Итак, в этот миф склонен был верить даже Горький, хотя он и был заклятым врагом царизма: писатель вышел из гущи народа, и, несмотря на всю ненависть к царизму, идея царя-батюшки коренилась в нем глубоко. Однако ни Николай II, ни круги, враждебные к либералам, не сумели воспользоваться этой столь выгодной для них привязанностью.

Кровавое воскресенье разорвало «священную связь» царя с народом, тем самым народом, на которого полагался царь и с которым связывал законность своей власти. С этим событием связывают также выход рабочего класса на историческую арену: поворот этот произошел не столько в результате действий революционных партий, сколько из-за самой самодержавной власти.

«Прощение» царя не могло удовлетворить народ. Министр земледелия и государственных имуществ А. С. Ермолов взял на себя деликатную задачу объяснить это Николаю И: «Можно ли быть уверенным, что войска, которые слушались теперь своих офицеров и стреляли в народ, но которые вышли из того же народа… при повторении подобных случаев поступят так же?.. Вы можете опираться только на народ… [привлекать] к участию в законодательной работе представителей населения…» Для выяснения причин недовольства была создана комиссия Шидловского. Рабочие согласились в принципе на ее создание — вопреки мнению многих социалистических лидеров — при условии, что их избранникам будет обеспечена подлинная неприкосновенность. 20 февраля их требование было отклонено и комиссия Шидловского распущена.

Между тем Николай записывает в своем дневнике: «Ужасное злодеяние совершилось в Москве: у Никольских ворот дядя Сергей, ехавший в карете, был убит брошенною бомбою, а кучер смертельно ранен. Несчастная Элла, благослови и помоги ей, Господи!»

Царь поручил министру внутренних дел Булыгину составить проект рескрипта о созыве выборных представителей. Затем в печати был опубликован грозный манифест, призывавший подданных сплотиться вокруг императора.

18 февраля появились одновременно рескрипт, манифест и указ, предлагающий населению высказать свое мнение и внести свои предложения. Явно противоречивые, они, однако, означали, что, не изменяя самодержавного строя, царь вступил в диалог с нацией.

Идея попросить совет у народных представителей — но только совет — была не новой: она рассматривалась уже в 1881 году. Однако реакция, царившая при Александре III, и политика в духе Обращения, сделанного Николаем II в начале своего царствования, отмели эту идею.

И все же этот вопрос оставался актуальным, несмотря на сопротивление монарха. В 1901 году в царском послании по случаю юбилея Государственного совета Николай II изъял из фразы, касающейся уездных и губернских собраний, «в которые будут привлекать достойнейших, доверием народа облеченных, избранных от населения людей», слова «доверием народа облеченных». После 1903 года Плеве снова включил эти слова в манифест об усовершенствовании политической системы. Сделал он это по совету В. И. Гурко, заставил себя пойти на такой шаг, а царь на сей раз не отреагировал на эти слова.

Вопреки молве, Николай II весьма внимателен к определению прав и прерогатив власти, которые он считает «вопросом совести», и в феврале 1905 года, хорошо сознавая, на что он под давлением обстоятельств идет, соглашается на внесение изменений.

Рескрипт от 18 февраля, появившийся после Кровавого воскресенья, выглядел как отступление властей. Страну охватило волнение: студенты, профессора, адвокаты, промышленники (которые для царской власти были такими же козлами отпущения, как и евреи), рабочие без конца устраивали одну за другой манифестации, забастовки, составляли петиции. Население в ответ на предложение занять определенную позицию не преминуло так и поступить и отреагировало на рескрипт созданием организаций и союзов врачей, агрономов, адвокатов, женщин и т. д., вскоре объединившихся в «Союз союзов». В то же время в Иваново-Вознесенске рабочие образовали первый в России Совет, и этот рабочий Совет потребовал для рабочих права свободно собираться для обсуждения своих нужд и выборов своих представителей в комиссию от рабочих и администрации. Социалистические партии, едва возникшие к этому времени, — социал-демократы и социалисты-революционеры побуждали рабочих к действию, особенно меньшевики. Это производило тем большее впечатление, что одновременно аналогичное движение началось в Польше, где с января забастовки приобрели невиданный размах; их организацией занимались Польская партия социалистов и еврейская партия Бунд. Летом волнения распространились на деревню.

Катастрофа у Цусимы 15 (28) мая, где русская эскадра Балтийского флота, отправившаяся на помощь флоту в Тихом океане, после семи с половиной месячного плавания была разгромлена японским флотом, так же как и остатки русской армии, вызвала волнения во флоте. Яркий пример — восстание на броненосце «Потемкин». Правительство тут же объявило восставших — будь то моряки или бастующие рабочие — «пособниками врага», хотя в действительности это могло относиться лишь к легиону польских добровольцев, отправившихся на обучение в Японию. Правда, отдельные революционеры (финны и пр.), более или менее связанные с японской контрразведкой, готовились взрывать поезда на Транссибирской железной дороге…

Либералы начали беспокоиться по поводу весьма серьезного ухудшения обстановки в стране. На съезде, состоявшемся в Москве, 300 делегатов из земств и городских дум приняли единогласно манифест нации, в котором обвиняли режим и бюрократию в том, что они угрожают безопасности трона. Они требовали свободно избираемого собрания представителей, отмены законов, препятствующих свободам, и введения в правительство людей, поддерживающих государственную реформу. Николай II согласился принять князя Трубецкого, возглавившего делегацию из 15 членов «во фраках и белых перчатках». Он сказал им: «Отбросьте ваши сомнения. Моя воля, воля царская, — созывать выборных от народа — непреклонна. Привлечение их к работе государственной будет выполнено правильно. Я каждый день слежу и стою за этим делом…

Я твердо верю, что Россия выйдет обновленною из постигшего ее испытания. Пусть установится, как было встарь, единение между царем и всею Русью, общение между мною и земскими людьми, которое ляжет в основу порядка, отвечающего самобытным русским началам».

Однако эти обязательства не были включены в официальное сообщение, разрешенное цензурой.

В своем дневнике Николай II записал: