Дальше все шло как по-писаному. Айдар насаживал на крючок червя, закидывал удочку, подтверждал, что от поплавка расходятся круги, что клюет, что на леске бьется большая рыба… Но уж слишком… Уж слишком, кинулось Феликсу в глаза, шло все «как по-писаному», хотя кого-кого, а Надирова в подыгрывании было не заподозрить… Но Феликсу вспомнилась Айгуль, ее горячность, почти неистовость в том споре, который возник в номере Гронского, — и все, что произошло затем… Возможно, — натуры прямые, бескомпромиссны первыми же и поддаются… — подумалось ему.

Тем не менее в тот момент, когда Айдар возвратился к своему месту («Три шага вперед… Еще полшага… Повернитесь кругом… Теперь сядьте…»), Феликс заметил, как тяжелые веки у него шевельнулись, между ними полыхнул черный огонь.

Айдар сел, отвалился на спинку стула, кинул на колени увесистые кулаки. К Надирову тут же, шурша платьем, скользнула Рита. Она что-то шепнула ему, поправила неловко запрокинутую голову, потом нагнулась к соседу, громко похрапывающему, дождалась, пока тот затих, и нырнула за кулису. Спиридонов куда-то исчез, Феликс был один.

— Ужас какой-то! — выдохнула она прямо ему в лицо. — Я чувствую, так просто это сегодня не кончится!

Глаза у нее казались огромными, может быть, из-за грима… Огромными — на вдруг осунувшемся, исхудавшем, как бы изменившемся в размерах лице. Феликсу захотелось погладить ее, как маленькую девочку, по головке, успокоить… Он что-то сказал, но она со злостью перебила:

— Да вы что, сами не видите?.. Помогли бы лучше, чем так стоять!.. — и, не успел он ответить, снова метнулась на сцену.

Он так и не понял, сгоряча у нее это сорвалось или вполне серьезно… Пожалуй, она не шутила…

Однако растерянность Риты казалась ему преувеличенной. Пока она, меняя заученные улыбки на грозный шепот, разгуливала между своих «грядок», Гронский продолжал демонстрацию «психологических опытов». За комической сценкой «бокса», которая вызвала у зрителей долго не унимавшийся хохот, последовал «пожар», потом — «наводнение»… Маэстро был в форме, хотя иногда могло показаться, что он устал и стремительный темп, взятый в начале, удерживает с трудом. Но когда перед ним оказался Бубенцов, Феликс заметил, как все в нем оживилось.

— Чудный парень… — приговаривал он, с задумчивым видом оглядывая Бубенцова. — Чудный молодой человек… — Он мягко прохаживался перед ним взад-вперед, заложив за спину руки. — Когда-то я тоже был молодой и красивый, и у меня тоже отбою не было от самых красивых девушек… Я вам завидую, молодой человек, ах, как я вам завидую!

На губах у него, как жар в рдеющих углях, то разгоралась, то гасла двойная, двухслойная улыбка, Феликс запомнил ее с прошлого раза. По склону холма прокатывались смешки, смешочки, нарастая, слипаясь, наподобие снежного кома, но и там словно все затаилось в ожидании дальнейшего, а может быть, в голосе Гронского, в благостных его переливах ощущалось больше настораживающего коварства, чем доброты.

— Сколько девушек — и каждая розанчик… — Гипнотизер поднес к губам сложенные в щепоть кончики пальцев, чмокнул и раскланялся, послав зашелестевшему аплодисментами амфитеатру воздушный поцелуй. — Но среди них, разумеется, существует одна… Только одна… Не так ли, среди всех девушек существует только одна? Я правильно говорю — только одна?… Прошу вас, громче…

Он добился того, что Бубенцов — внятно и громко — произнес: — «Только одна…» — и после этого пригласил на сцену какого-то рослого парня из первого ряда.

Выбор получился — нельзя удачней. Верзила застенчиво топтался перед Бубенцовым, в трех-четырех шагах, и тот под усиливающийся смех описывал прелести своей «дамы сердца», если следовать куртуазной терминологии Гронского. Тут были, разумеется, и «глазки-василечки», и «лебединая шея», и «стройные, точеные ножки…» Не известно, что потешало в особенности — покорные и несколько вяловатые признания Бубенцова или совершенно потерявшийся от смущения парень, жаждущий, по всей видимости, единственного — не медля ни секунды, провалиться сквозь землю.

— Вы давно разлучились, — произнес Гронский, — и вдруг — такая неожиданная встреча… Что же вы стоите?.. Поцелуйте свою красотку!

У «красотки» на лбу выступил пот, Феликс видел, как он блестит, заливая надбровные дуги.

— Скорее же, — повторил Гронский, — подойдите к ней…

Бубенцов через силу сделал шаг, другой. Но затем с неожиданной легкостью крутнулся на каблуках, повернулся к Рите, стоявшей на краю авансцены, обнял ее и поцеловал в губы, — все это в таком стремительном темпе, что ни она, ни Гронский, ни зрители, замершие на своих скамьях, — никто и опомниться не успел. Бубенцов же вскинул руку, прощально махнул, ухмыляясь, маэстро, потом спрыгнул с эстрады, снова помахал и двинулся между рядами — в гору, на свое место.