Шрифт:
— Кого он ругал?
— Да всех: городового, меня, пролетку, которая нам преградила... Но больше всего поминал какую-то Маргариту, обзывал ее “изменницей” и грозил: сдам, дескать, ее, Маргариту, на Трубной площади в самый дешевый бордель. Но приехали сюда, я подождал художника, и он мысли переменил, потому как еще больше рассердился. Гони, говорит, на Николаевский вокзал, надо на ночной поезд успеть. Поеду к себе в Клин, имение у меня там. Буду, говорит, Маргариту собственными руками казнить. И все по спине кулаком меня шпынял. Беспокойный седок попался, но, следует правду молвить, заплатил отменно — “синенькую” дал. Такое даже от господ купцов, из ресторанов или с проситутками которые, редко бывает. Хотя на поезд он все равно опоздал. Сказал, что уедет с нумером восемь, что в шесть утра идет.
Кошко рванул из жилета цепочку часов:
— Как бы, дурак, и впрямь жену не прикончил! Ему теперь все равно. Скоро отходит восьмой, поезд? Где телефонный аппарат тут? Надо дежурного предупредить, пусть Левицкого задержит.
Джунковский согласно кивнул:
—Да, протелефонировать следует! Чтобы потом по всей России и Европе его не разыскивать. Только я сам лучше поговорю — с дежурными жандармами. Вот уже и пригодились усиленные наряды, которые сами ставили. Где телефон, в доме Поповых?
Дежурный жандарм заверил губернатора:
— Вы, Владимир Федорович, не сомневайтесь! Восьмой поезд Москва — Клин отходит в шесть двадцать семь. Мы его весь перешерстим, а Левицкого вам доставим.
— Ваши агенты его узнают?
— Как не узнать, когда на газетных лотках его фотооткрытки по пятачку за штуку продаются. Сейчас заберем десяток и раздадим своим сотрудникам.
Джунковский вернулся повеселевшим. Спросил извозчика:
— Тебя арестовать для важности? Или сам приедешь в сыскное управление?
— Да уж чего вам, начальству, беспокоиться! — белозубо улыбнулся извозчик — Под арестом русскому человеку хоть и привычно сидеть, да только кто ж за моими двумя животными присмотрит? Лошади — они, как малые дети, догляда требуют. Когда прикажете прикатить?
В разговор вмешался Кошко:
— Нынче же в пять часов по полудню быть в Гнездниковском! Иначе — Сибирь! Как пособнику...
Извозчик еще раз неуместно улыбнулся и заспешил по гравиевой дорожке к воротам: там, отмахиваясь хвостами от назойливых мух, стояли две лошади, запряженные в лакированную коляску и вожжами привязанные к каменной коновязи.
...В воротах на извозчика едва не наехала санитарная крытая повозка — для перевозки трупов. Санитары вошли в дом и через минуту-другую вышли с носилками, покрытыми простыней.
Жеребцов перекрестился:
— К Лукичу в гости поехал!
Действительно, убитого повезли в полицейский морг, что на Скобелевской площади. А смотрителем там был, как помнит читатель, пьяница Лукич.
Побежали томительные минуты. Ждали, когда с вокзала доставят преступного художника. По настоянию Кошко его решено было допросить именно здесь — “на месте злодеяния”.
Отец и сын Гусаковы вот-вот должны были закончить обыск на Мясницкой, в квартире и мастерской Левицкого, но никто всерьез не рассчитывал найти там компрометирующих убийцу доказательств.
“За” и“против”
Соколов задумчиво глядел на Кошко:
— Ты, Аркадий Францевич, и впрямь уверен, что Левицкий — убийца?
— А что, есть другое мнение? — с вызовом произнес Кошко. В присутствии губернатора начальнику сыска очень хотелось показать свое если не превосходство, то скажем, начальническое достоинство.
Соколов спокойно продолжал:
— Знаменитый художник, чьи картины украшают крупнейшие галереи мира, уличает в измене свою красавицу-супругу, которая лет на двадцать моложе него. По дуэльному кодексу, нанесено оскорбление крайней, третьей степени. Но дуэли нынче не в чести (к сожалению!). И вот художник начинает себя вести не как дворянин, а как отпетый негодяй. Он хладнокровно обдумывает злодеяние, запасается ременной петлей, которую подло набрасывает сидящему к нему спиной Доброво. Такое возможно? Нет, конечно! Что случается у ночлежной рвани, то невозможно благородному и талантливому человеку.
Второе: где вы видели убийцу, который, прибыв с кровавыми целями, сообщает свое имя дворнику? Убийцы себя не афишируют.
Третье: если Левицкий убил Доброво, то кто закрыл внутреннюю дверь? Преступник? Нет, дверь закрыл сам Доброво, а затем уж его убили.
Четвертое: рылись в служебных документах. Левицкому они не нужны. И уж совсем он не мог опустошить денежный ящик — эта гнусность не для него.
И последнее: чтобы задушить человека, надо иметь совершенно испорченную натуру, быть закоренелым злодеем. То, что мы знаем о Левицком, говорит: это человек возвышенной натуры, неспособный к преступлению.