Крохотного камешка оказалось достаточно, чтобы сорвать лавину. Услышав звон, люди решили — а вдруг? Быть может, президент прав, и от зеркал исходит угроза? И теперь они размышляли и обсуждали, а сообщение президента передали вновь, и за окном послышался новый звон.

И в какой-то момент это случилось. Люди бросились громить свои отражения.

На несколько часов цивилизованные планеты Союза погрузились в звенящий хаос. Били все зеркала, которые попадалось на глаза: в комнатах, в парадных, на лестницах, на дверцах шкафов, на стенах супермаркетов. В парикмахерских, в салонах красоты; обзорные зеркальца на аэротранспорте, крохотные зеркала в женских косметичках. Над городами поднялся звон — серебристый, звучный, заливной. Среди него по улицам неслись постоянные напоминания из громкоговорителей:

— Уважаемые граждане… приказ, подписанный президентом Союза… уничтожить все зеркала…

Кое-кто в азарте поколотил лишнее. Досталось оконным стеклам и хромированным панелям, досталось аквариумам, здорово побили витрины и застекленные картины в рамах. Оказались расколотыми даже телевизионные панели, из которых вещал президент. Это были несколько часов всеобщего хаоса и всемирного звона.

Когда бить стало нечего, погром прекратился. Битва закончилась полным поражением зеркального воинства. Лишь изредка звон повторялся, когда кто-то находил зеркало на пыльном чердаке или на внутренней стороне шкафной дверцы. Да специальные группы еще несколько суток распиливали зеркала из металла и других небьющихся материалов.

Однако тот звон, стоящий над планетами, уже было невозможно повторить. Но космос запомнил и его. Древняя пустота всегда интересовалась сигналами, передаваемыми от звездолета к станции, от планеты к планете; внимательно прислушивалась к вибрациям планетарных атмосфер и все запоминала. Если бы кто-то смог найти способ обратиться к ней и выслушать ответ, он сделался бы обладателем самых сокровенных знаний, хранящихся с древнейших времен.

Потерянная планета, брошенная людьми и жизнью, осталась далеко позади. Сияние пылевой туманности за спиной тускнело. За искривленным пространством, выдающим себя мутной синевой, прятались две плотные нейтронные звезды. Космолет двигался между ними, словно по узкому мостику над пропастью. Стоит сместиться влево или вправо — и тебя утащит гигантская гравитация.

Гончий нес Даймона в пустоту, возле которой не было ни звезд, ни созвездий. Вокруг простирался густой черный космос. Даймон так долго смотрел вперед, что ему стало казаться, будто они не летят, а погружаются в океанскую впадину рекордной глубины.

За последний час полета Гончий не проронил ни слова, спуск в никуда угнетал даже его искусственный разум. Несколько раз космолет менял угол полета, лавируя в невидимом, изгибающемся как червяк коридоре. Он следовал курсом, которым его провели однажды в режиме ручного пилотирования. Траектория отображалась на экране, и катер повторял ее с машинной четкостью.

— Вот оно, началось! — вдруг сказал Гончий. — Чувствуешь?

И Даймон почувствовал. Нечто. Сначала головокружение, которое вскоре прошло. Хотя, возможно, он просто привык к нему и перестал замечать, когда новые чувства захлестнули его. В пространстве тесной кабины раздался шелест родной листвы. Затем его окатило ароматами утреннего луга. Потом был густой, состоящий из многих оттенков запах лесной чащобы и свежий ветерок, который играет с тобой, когда стоишь на холме возле дома. Затем все исчезло, и в нижнюю часть живота врезались невидимые ножи — юноша даже вскрикнул от пронзительной боли. Потом боль ушла, сменившись звоном в левом ухе. Сколько Даймон ни старался, стуча по нему ладонью, выбить звон не смог.

— Странные излучения, очень странные, — говорил процессор с опаской. — Много я парсеков налетал, всякое видел. Оказывался и около планетарных трансформаторов, и возле сверхновой однажды… Но с такими излучениями ни разу не сталкивался. А идут они оттуда! — Даймон был уверен, что если бы Гончий смог, то указал бы пальцем на точку, появившуюся из мрака. Освещенная далекой туманностью, точка росла, превращаясь в космическую станцию.

Судя по угловатой конструкции, построена она была на заре времен — возможно, даже в ту пору, когда звездные государства людей воевали между собой (было и такое). Она могла служить как научной лабораторией, так и базой для рабочих, добывающих полезные ископаемые в астероидных полях. Сейчас уже трудно сказать, чем она являлась, потому что из опознавательных надписей на обветшалом борту осталась только громадная буква «О». В стенах чернели провалы, а разошедшаяся по швам обшивка загибалась наружу. Вокруг плавали спутанные жгуты технического кабеля, в невесомости похожего на водоросли.

При виде разрушенной станции Даймон заволновался, а незримые потоки пробудили в нем новые чувства. Они терзали его и вонзались крючьями в душу; он ощущал невыносимую боль в животе и тупые толчки внутри черепа. Юноша уже несколько раз думал о том, чтобы вернуться и попытаться пересечь пылевую туманность. Быть может, ему удастся выбраться к людям, а не пробираться между двух смертей к третьей.

Но возвращаться было поздно. Станция уже заняла половину обзора и продолжала стремительно увеличиваться.

Гончий нырнул под плавающим обломком какой-то башни и устремился к темному провалу, в котором угадывался посадочный док. Чем ближе они подлетали, тем отчетливее виднелись глубокая коррозия и трещины, прорезающие металл обшивки.

— У тебя есть скафандр? — вдруг спохватился Даймон. — Как я пойду без скафандра?

— Скафандра нет, — ответил космолет. — Но ты не волнуйся. На станции есть воздух.

— Да? Ты уверен? — Даймон поглядел на щели и дыры, сквозь которые виделись внутренние ярусы и переборки.