И словно треснул стеклянный пол под ногами, прорвалась поверхность очередного мира, и она полетела вниз, гадая, сколько таких слоев ей придется миновать. Девять? Больше? Меньше? Сколько на самом деле продолжались семь дней творения? Ее отвлекло разложение музыкальной фразы на неизвестные гармонии, которые возникали и осыпались бессмысленной пылью. Пыль летела в бесконечность, и невидимая рука, словно солью, присыпала ею мир. Соль, пыль, хумус, хаос, крик, крак, мунк, мрак, макабр — температура постепенно поднималась, и Нина раскачивалась на волнах бреда. Однокомнатная квартира казалась обреченным парусником, налетевшим на мель. Он еще держался на плаву, но вода уже заливала трюмы и душа чуяла акулу, нетерпеливо сновавшую неподалеку в ожидании конца. В жабрах акулы сверкали обручальные кольца всех утопленников мира.

Нине чудились красные птицы, замиравшие в полете. Мимо них со свистом проносились жидкие облака, у птиц отваливались глиняные крылья, волосы падали с ее головы и змеями расползались в разные стороны. Потом вдруг из тумана райского сада выкатилось сгнившее яблоко, из него вылез червяк и в бешенстве запищал на нее. Нина отшатнулась. Она была исполинского роста, огромная, голова в облаках, океан по щиколотки. Но эта микротварь кричала на нее, унижала и высмеивала. Со скрипом отомкнулась дверь старого шкафа, зеркало приблизилось к ее лицу, но в нем отразилась не она, а тридцать стариков. Воспоминания проступили сквозь бред.

Навигатор сломался, и они с Егором часа два блуждали по окрестностям, разыскивая этот крошечный город на границе с Австрией. Нашли. Потом еще час убили на то, чтобы разобраться, с какой стороны площади можно парковать машину на ночь. Уже стемнело, когда они добрались до бара в местной пивоварне. Оба так устали, что опьянели почти сразу. Две запотевшие кружки пива, и спустя полчаса они спали в своем номере мертвым сном.

Ночь прошла, как пять минут. Утром они вышли в большой зал на завтрак. Был ранний час, и все помещение заливало яркое солнце. Нина зажмурилась. Но не от света. Когда она открыла глаза, ничего не изменилось. В зале за столами для завтраков сидела группа седых, как лунь, стариков обоего пола. Если посчитать их возраст на круг, вышло бы не одно тысячелетие. Все молча уставились на вошедших, Егор и Нина со своими тарелками вдруг почувствовали себя прозрачными и легкими. Им приходилось делать усилие, чтобы не оторваться ногами от пола и не устремиться вверх к большим стеклянным люстрам. Не было ни осуждения, ни одобрения в обращенных на них взглядах. На них смотрели не отсюда. Пусть еще не из рая, но из его преддверия. Словно на вход была очередь, и они оказались последними в ней.

— А ну-ка, пошли, — тихо шепнул Егор Нине и они, неловко улыбаясь, отступили.

Потом, хлебая плохой кофе на какой-то заправке, Нина не могла отделаться от воспоминаний о прозрачных глазах в зале для завтраков. Архангел Гавриил был гидом той группы туристов, и отправлялись они не на экскурсию по чешским пивоварням, а прямиком на такие же легкие и безвоздушные, как их волосы, облака.

Сейчас, в бреду и мороке, Нина поздоровалась с каждым из них. Последний склонился над ней, она ощутила слабый запах вина и ванили, и поцеловал ее в лоб. И она полетела между облаков, оставляя в белом тумане сквозные проходы-тоннели…

Когда температура перевалила за тридцать девять, видения закончились.

Они сидели с Альбертом в кулисах. Отсюда между декорациями просматривалась часть зрительного зала. Зал был переполнен. Они не видели происходящего на сцене. Только слышали то голоса, то топот, то музыку и взрывы хохота публики. Давали комедию.

— Твоя-то хоть не беременна? — Альберт сидел, подперев голову руками. Вид у него был потерянный.

Егор отрицательно помотал головой.

— Я не понимаю, как это случилось…

— Ну, как? — Егор усмехнулся, но другу сейчас явно было не до шуток.

— И не понимаю, чего хочу, — Альберт говорил тихо, но быстро, словно боялся, что Егор его перебьет. — Уйти или остаться. Одна или другая. Лево, право. Я просто не знаю, с ума схожу. А теперь получается, что у меня и выбора-то нет.

Егор потер ладони.

— Ну почему, нет? Дай денег, пусть идет, куда надо.

— Да не хочет она, говорю тебе!

— Хорошо, пусть рожает, там видно будет.

— Ничего там видно не будет. Я каждый день боюсь, что она в окно или дверь войдет. С этим своим… пузом.

— Ну, не знаю, разведись с Лилей.

— Ты чего? Разводиться с женой, потому что любовница не хочет делать аборт? Ты сам-то слышишь, что говоришь? Одна живет со мной, потому что хочет. Другая забеременела по той же причине. А я? Я-то где? Чего я хочу? Мало того, что я и сам не знаю, так меня еще и никто не спросил.

— Ой, ну какая безвыходная ситуация получается!

Они вздрогнули и переглянулись. Противный высокий голос со сцены, казалось, исполнял роль древнегреческого хора в их диалоге.

— А ты любишь ее? — подождав, пока затихнут хохот и аплодисменты из зала, спросил Егор.

Альберт уставился на него с неприкрытым удивлением.

— Кого? Лену? Лилю?

— Ну кого-нибудь из них ты любишь?

Альберт задумался. Замолчал и Егор.

— Ну что вы, мой прекрасный чудесный человек! Какие к вам могут быть претензии? Какие вопросы? Ни од-но-го! Вы правы, правы безусловно. Все, кто чего-то хочет от вас, жалкие жадные твари. Бдите окружение. Приближайте только тех, от кого радость и свежесть. Кто готов отдавать. Жертвовать. Делать вас счастливым. Остальные — паразиты. Гоните их прочь. Гоните! Жизнь так коротка. Побеждает тот, кто умеет красиво устроиться. Будьте бдительны. Не трогайте совесть — нездоровое место. Муравейник. Растравишь, покоя не будет. Я знаю, уж поверьте мне на слово!