Шрифт:
— Сограждане, — сказал он, глядя в камеру пристально и немного зло. — Не удивляйтесь тому, что я стал ежедневно мозолить вам глаза. Это будет продолжаться недолго. Но будет. Потому что отныне ни одно важное событие в государстве не останется от вас сокрыто. Для начала я стану говорить вам о них сам. Без посредников. Пока посредники не научатся говорить правду. Сегодня о том, что произошло за последние сутки, с момента, когда Лайва объявил об уходе со своего поста. Как вам известно из вчерашнего сообщения, которое в течение дня неоднократно повторялось, Лайва сказал, что уходит в отставку по болезни и голосует за меня, как за своего преемника. Кроме того, он сообщил, что отрешает от должности Песту, так как имеет доказательства его причастности к похищению земного посла. Что сделал я? По моему приказу войска Наружной Охраны окружили Крепость, где закрылся Песта. Я предъявил ему ультиматум, требуя, чтобы он сдался, собираясь арестовать его и судить. Но Песта предпочел судить себя сам. Он застрелился. Далее. Вечером собралось Правление, которое утвердило меня на должность Главы Лиги. Поскольку положение в стране катастрофическое, я потребовал чрезвычайных полномочий. Не формальных, как в прошлый раз, а реальных. Члены Правления решили подумать до утра. Утром они предоставили мне эти полномочия, назначив главой правительства и дав право на его формирование по собственному разумению. Поскольку это произошло час назад, я еще не готов говорить о правительстве в целом, но два имени назову. Наружная Охрана, как и прежде, находится в подчинении Тонаки, а Внутренняя переходит в распоряжение Лета Рива. Оба Начальника Охраны уже принесли присягу. Так что тех, кто не очень доволен происшедшими изменениями, прошу не беспокоиться. — Это звучало почти как шутка, но увидев глаза Марана крупным планом, Дан понял, что тот не шутит. Отнюдь. — И еще два слова. Крестьяне могут не волноваться. Закон об урезании доли я уже отменил. Но и горожане могут спать спокойно. Голода не будет. Все. Остальное — завтра.
Он исчез с экрана так же внезапно, как появился.
— Великий Создатель! — сказала Нила. — Он неподражаем!
И Дан подумал, что она уже забыла о недавней ласке. Но Нила вдруг придвинулась к нему, взяла пульт, который он машинально продолжать держать в руке, и положила на стол.
— Послушай, Дан, — сказал Олбрайт нервно. Он не мог усидеть на месте и ходил мимо сидевшего в кресле Дана, от окна до двери в коридор и обратно, по-военному четко поворачиваясь кругом. — Ты уверен, что знаешь Марана достаточно хорошо?
— Я знаком с ним всего лет пять, — сказал Дан.
— Не так уж много.
— Погоди! Дай договорить. Но все эти годы мы с ним почти не расставались. Если вычесть пару месяцев на базе, месяц, когда он был без меня в Дернии, ну и Палевую… в сумме получится, скажем, полгода или чуть больше. Но зато все остальное время мы жили с ним в одном доме, одной квартире, в соседних каютах, а во время экспедиций и в одной комнате. Так что я знаю Марана.
— Его привычки.
— И это тоже. Но не только. Я знаю его, Дик, можешь мне поверить. А что тебя, собственно, волнует?
— Ты знаешь, он меня напугал, — сказал Олбрайт, садясь напротив Дана и заглядывая ему в глаза.
— Чем?
— Ты спрашиваешь? За одни лишь сутки он взял в руки всю власть в стране.
— Ну и что? — поинтересовался Дан.
— Как что? Ты видел, как он держался? Какой-то Бонапарт!
— Бонапарт был не худшим из правителей, — заметил Дан невозмутимо.
— Извини! Бонапарт был завоевателем. Он захватил половину Европы.
Дан не выдержал и рассмеялся.
— Не вижу ничего смешного, — сказал Олбрайт.
— Маран в роли завоевателя — и ничего смешного?
— Нам ведь неизвестно, — сказал Олбрайт уже спокойнее, даже с улыбкой, — может, у него есть и стратегический талант.
— Это как раз известно, — заметил Дан, вспомнив карты сражений, которые Маран чертил на песке Перицены. — Он у него есть. И более того, один античный военный сказал как-то, что Маран из того материала, из которого делаются полководцы. Но не бойся, Дик. Этот его талант востребован не будет. Я ручаюсь. В конце концов, подозревать в завоевательных амбициях человека, отказавшего своей стране в праве монопольно владеть ядерным оружием, просто некорректно.
— Я не подозреваю его в завоевательных амбициях, — возразил Олбрайт. — Случайно повернулся не так разговор. На самом деле я опасаюсь другого.
— Диктатуры. И это было. Я помню, мы с Никой спорили до изнеможения. После того, как он пришел к власти тогда, пять лет назад. Ника считала, что он станет новым диктатором. И не только Ника. Даже Дина Расти — на первых порах. Но я в это не верил ни минуты. И оказался прав.
— Так и я не верю, — сказал Олбрайт. — В том-то и дело. Разве ты не понимаешь? Он же харизматический лидер. Верить в дурное в нем он просто тебе не позволяет. Но если рассуждать логически…
— Сегодня утром он ушел, когда я еще спал. Ушел на очень трудное заседание Правления. Но не забыл вызвать сюда свою бывшую секретаршу, чтобы она помогла мне встать и одеться.
Олбрайт промолчал.
— А что он рисковал жизнью, чтобы тебя выручить, ты забыл? Своей жизнью и жизнью своих друзей. А ты знаешь, как он к ним относится? Ты думаешь, они любят его и верят ему из-за того, что он такой неотразимый? Нет, Дик. Просто потому, что и он их любит и верит им.
— Можно любить своих друзей и при этом… — начал Олбрайт, но Дан уже нетерпеливо оборвал его:
— Послушай, Дик, я понимаю, что ты можешь найти возражение на любой мой аргумент. Поэтому больше никаких аргументов. Последнее, что я тебе скажу: я отвечаю за Марана. Честью своей отвечаю.
Олбрайт впился в Дана взглядом, промолчал, снова вскочил и принялся ходить по комнате. Дан молча наблюдал за ним, твердо решив, что добавлять ничего не будет. Если Олбрайт такой дурак… Впрочем… Он вспомнил, как сам в свое время трепыхался, пытаясь побороть гипнотизирующее, как выражалась Ника, влияние Марана…