И только читая письмо Ники, он понял, насколько глубоко завяз. Он читал и не чувствовал обычного радостного оживления, ее ласковые слова не вызывали в нем отклика, и ему стало страшновато. Ну что, друг Дан, ты все хотел узнать, что такое торенская эротика? Теперь ты знаешь. Это бездна. И если Маран тебя не вытащит, ты погиб… Именно так. Он не представлял себе, как скажет Ниле: «Нет, я больше не хочу», а иначе быть не могло, потому что она сама установила правила — и правила были бакнианские, предлагала она… собственно, и начала она, а ему это льстило, ему нравилось, что он вступил в отношения бакнианского толка, это было необычно и интересно, он вовсе не ощущал унижения, как ему раньше представлялось, от того, что выбрал не он, а выбрали его, наоборот, даже испытывал некую гордость. И совсем уж не думал он о том, что это не просто познавательное и приятное погружение в интимную жизнь другой цивилизации, а серьезное увлечение, еще утром, когда Маран неожиданно атаковал его, казалось, неуязвимые позиции, он воображал себе, что ничего особенного не происходит, повторявшиеся чуть ли не через день свидания с Нилой словно проскакивали мимо его сознания, Маран раньше и лучше него понял смысл его «невинного» приключения…

Он читал и перечитывал письмо минут сорок, наконец оторвался и вышел к остальным.

Марана еще не было, хотя обещанные полчаса давно прошли, Поэт даже озабоченно поглядывал на часы и шепнул Дану вроде бы шутливо, но на самом деле с беспокойством:

— Надеюсь, она не потребовала с него выкуп.

И Дан вдобавок ко всем прочим своим спутанным чувствам ощутил чуть ли не ревность, правда, подавил ее сразу, будучи уверен, что на такое уж Нила неспособна… И вообще, может, Поэт ошибается, она давно забыла то, что у нее было с Мараном, все-таки два года прошло… нет, ничего она не забыла! И ведь вначале, когда она рассказывала ему свою историю, он отлично все понимал, как же потом он позволил себе это понимание утратить и тешиться всякими нелепыми иллюзиями…

Маран открыл входную дверь почти неслышно, но Наи сразу вскочила и выскользнула в коридор. У Дана снова возникло ощущение, что она летит по воздуху, он даже подумал вначале не «вскочила», а «взлетела», и конечно, они задержались в прихожей, он тут же представил себе, как Наи подлетает к Марану, а тот подхватывает ее, приподнимает и прижимает к себе, вспомнил, как Маран говорил о неодолимом притяжении, и ему стало обидно, сам, небось, не собирается отказываться от своей Наи, а у него, Дана, отобрал Нилу, решил и отобрал, как будто имеет на это право!

Удивительно, но Поэт словно услышал его мысль.

— Маран имеет право так себя вести, — тихо сказал он, когда Олбрайт вслед за наконец появившимися Мараном и Наи прошел в соседнюю комнату, где был накрыт стол. — Ты ведь сам выбрал его в наставники. По законам кевзэ ты обязан его слушаться в подобных вопросах. И вообще… Знаешь, Дан, сегодня я на минуту пожалел, что когда-то не отбил у тебя Нику!

Он сердито встал и направился в столовую.

Ошеломленный его высказыванием Дан еще некоторое время сидел без движения, и только когда Наи пришла за ним, поднялся и присоединился к остальным. Впрочем, аппетита у него не было, он что-то вяло жевал и пытался перехватить взгляд Марана, чтобы понять, как там, с Нилой. Но Маран смотрел на Наи. Он и вовсе не ел, а сидел, подперев щеку рукой, и смотрел на Наи почти так же, как в тот давний вечер перед отлетом на Палевую в маленьком, занавешенном виноградными листьями и кистями дворике Железного Тиграна. И молчал, как и в тот вечер. Говорили, в основном, Олбрайт с Поэтом, обсуждали результаты референдума и дальнейшие шаги, которые, по их мнению, следовало предпринять. Предпринять, разумеется, Марану. Но Маран ни словом не среагировал на их инициативы, и заговорил лишь тогда, когда Олбрайт прямо обратился к нему, спросив о его дальнейших планах насчет места жительства.

— Если хочешь остаться тут, оставайся, я буду только рад, — сказал Олбрайт. — По крайней мере, до выборов. Потом так или иначе придется оборудовать президентскую резиденцию.

— Об этом пусть думает тот, кого выберут президентом, — возразил Маран безразлично.

— Какой еще «тот»? — удивился Олбрайт. — Не кокетничай. Вот у тебя уже и Первая леди здесь. Да еще такая обворожительная…

— Ты хочешь быть Первой леди? — спросил серьезно Маран у Наи, и она ответила, смеясь:

— Я хочу быть единственной леди. Первая или последняя — это все равно.

— Мы останемся здесь, — решил Маран. — Чтобы моя единственная леди была в безопасности. Конечно, охотнее всего я отослал бы ее обратно…

— Отошли, — сказала Наи лукаво.

— Не могу. Не хватает силы воли. Не звать — еще кое-как хватало, но отослать — нет. Хотя ты меня выбиваешь из колеи, леди. Утром я собрался обдумать письма, которые мне сегодня предстоит написать, а вместо этого сочинил план романа.

— О чем роман? — спросил Олбрайт.

— О том, как людей принудили быть лучше, чем они есть, и что из этого вышло.

— Так это утопия?

— Нет, Дик. Это трагедия.

— Да? Ну что ж, пиши, посмотрим, что получится.

— Ничего не получится, — вздохнул Маран. — Некогда. Кто письма писать будет?

— Что за письма? — спросил Поэт.

— Торговые. Я заделался заправским торговцем, Поэт. Никогда в жизни я не получал такой прибыли от маленькой операции. Я имею в виду поездку в Крепость за Диком. Сначала вступил в сделку с Лайвой. Теперь собираюсь содрать за это же выкуп с Земли. Собственно, один уже содрал. Дезактиваторы. Но аппетит у меня только вырос. Хочу и второй.

— Какой?

— Советников. Юристов и экономистов.

— Ловко, — одобрил Поэт.

— Ну! Дик оказался сущим кладом.

— Польщен, — сказал Олбрайт, вставая. — Спасибо за завтрак. Так я оставляю за тобой эти три комнаты. Хватит?

— Конечно. А Дану, значит?..

— Дану уже приготовили соседние апартаменты. Там две комнаты.

— Это хорошо, — сказал Маран. — А то он тоже соскучился по жене. Я думаю, скоро приедет и Ника.