— Что ты называешь доктринальным искусством? Официальное искусство периода Лиги?

— Как успокоительно это у тебя прозвучало, — заметил Дан. — Словно бы Лиги уже нет.

— Когда-нибудь ее и не станет.

— Не скажи. Сами они считают, что пришли навсегда. Во всяком случае, они вполне способны, уходя, унести с собой, так сказать, в вечность, всю Бакнию, а то и, — он оглянулся на прошедшего дальше Марана, — всю Торену.

Патрик проследил за его взглядом, нахмурился и перешел на другую тему.

— Так вы считаете, — он обвел широким жестом зал, — что это доктринальная живопись?

— А что еще?

— Может, у них просто такой уровень художественного мышления.

— Может, — неуверенно согласился Дан. — Надо проверить все картины, если они одинаковы, то…

— То что? А если все, что не вписывалось в установленные рамки, просто уничтожалось?

— Посмотрим даты.

Дан медленно, внимательно разглядывая картины, обошел все помещение, потом перешел во второй зал, в третий… Анфилада их казалась бесконечной. И не содержала в себе ничего нового. Пейзажи, в основном городские, все написанные в одной манере, аккуратные и неправдоподобно яркие, какие-то многолюдные картины — скопление слащаво-смазливых лиц… А даты? Самая ранняя — шестой год, поздняя — двести четырнадцатый… Хотя почему год, кто сказал, что год? Может, это, как у земных музыкантов, номер опуса? Бесспорно одно, начиная с шестого и кончая двести четырнадцатым годом или чем угодно, стиль не менялся. Если б один человек был способен написать тысячи картин, можно было бы даже предположить, что не менялась рука… только слабела с годами. Чем позже, тем примитивней. Тем «конфетней». Вырождение. Ну понятно, вырождение общества должно проявляться и в вырождении искусства. Ну а дальше? Что после двести четырнадцатого года, если считать это годом? И что было до первого? Где искусство прежних времен? Неужели действительно уничтожено?

— Интересно, где искусство предыдущих периодов, — ни к кому не обращаясь, сказал Дан вслух.

— В другом музее, — предположил Дэвид.

— На складе, — буркнул Патрик.

— А где склад? — спросил Дан.

Патрик развел руками.

— Слушай, Дан, — неожиданно сказал Маран… сегодня они были, как встарь, вдвоем… — а ведь у этого здания должен быть чердак.

— Почему ты так думаешь?

— А ты посмотри внимательно на торец. Тут квадрат, а вспомни разрез зала…

Дан обернулся. Длиннющий правильный параллелепипед грязно-желтого цвета, лишенный окон и, видимо, крыши, занимал целую улицу, его глухой торец выходил на маленькую, вымощенную плитами площадь. Торец был квадратный. Естественно, если не обращать внимания на закругленные, как везде, углы. А зал? Дан напряг память, примерился к выплывшей «картинке».

— По-моему, и там квадрат.

— Нет.

Дан поднатужился. Черт его знает! Впрочем…

— Но мы же искали.

— Не там, где надо.

— Вернемся?

Что значит, искать не в том месте. Боковые помещения, подвал — об этом подумали, а о чердаке… Задрав головы, они двинулись по анфиладе и уже в третьем зале заметили на потолке четкие очертания люка, в стене под которым торчали из пластиковой облицовки остатки сломанной скобы… скоб, вон еще одна, в полуметре от первой, видимо, некогда они придерживали лестницу. Люки повторялись в каждом третьем зале, в девятом были целы скобы — круто уходившие в стену металлические петли. Да, чердак налицо. Только как туда попасть? Дан вспомнил восхождения Перицены.

— Надо вбить в стену какие-нибудь костыли, — предложил он.

Маран покачал головой.

— Ты в чужом доме. Нет, надо просто пропустить веревку через верхнее кольцо, только и всего.

— А как ты доберешься до кольца?

— А почему я? Зонд.

Дан смутился. Действительно, минизонд, чего проще…

— А веревка?

— Веревка? — Маран запустил руку в один из бесчисленных карманов надетой по случаю непогоды легкой куртки… на Палевой они ходили в серебристо-серой форме Разведки, что на других обитаемых планетах исключалось, а жаль, это была одежда чрезвычайно удобная и одновременно весьма привлекательная, почти элегантная… и извлек оттуда крохотный моточек сверхпрочной веревки с вакуумными присосками на концах. Заметив удивление Дана, он улыбнулся. — После Перицены я стал таскать с собой веревку. Весить она ничего не весит, а пригодиться, как видишь, может.

Пока Дан искал в эфире ближайший из находившихся в полете зондов, Маран, подумав, стал вязать на веревке узлы. Он делал это с изящной небрежностью… вроде бы!.. пропустив провязанную часть между пальцами, Дан понял, что узлы распределены по веревке буквально с математической точностью. Довязав, Маран пришлепнул присоску к металлическому шарику зонда, неподвижно висевшему в воздухе. Выслушав команду, зонд устремился вверх, легко прошел сквозь кольцо верхней скобы, под самым потолком, и опустился на ладонь Марана, как ручной воробей. Отсоединив присоску, Маран выровнял оба конца, натянул веревку и подал концы Дану.

— Подержи.

— И ты вскарабкаешься по этой ниточке? — спросил Дан, с сомнением глядя на тонкую прозрачную струну.

— Запросто, — сказал Маран, сбрасывая куртку.

Через минуту, ухватившись за скобу левой рукой, он толкнул правой люк — сначала мягко, потом с силой, кусок потолка подался, сдвинулся, еще один толчок, и крышка люка откинулась, открыв темное пространство. Маран посветил фонариком, потом ухватился за край люка, подтянулся и исчез в отверстии.