Казах повернулся к Танату.

– Ты бы хоть сказал, что у тебя такой брат. А то я никак не мог понять – как ты, такой чипиздрик, мог заработать на квартиру. Ладно, смотри, еще раз зальешь, я на брата не посмотрю!

Закрыв за ним дверь, Танат постучал в ванную.

– Эй, трубадуры, выходите! Только не забудьте почистить ванную, вон соседа залили!

Зайдя в зал, он поблагодарил Агзамова и разлил по стаканам водку.

– Ну, Агзамыч, за вас! Не то этот «ахмак» мог бы нас всех отыметь!

Выпили. Агзамов стал закусывать.

Как мокрые курицы, вошли Игорь и Манька. Манька была в халате Таната, а Игорь – с голым торсом и в брюках.

– Ну, что, пронесло? – весело вопросил Игорь. – Разврат продолжим али как?

– Ты убрался в ванной? – сурово спросил Танат.

– Да, мы убрались, – сказала Манька. – Но мне пришлось пожертвовать всей одеждой, потому что у тебя нет тряпок.

– Я тряпок не держу, – гордо отвечал Танат. – И не люблю мужчин – тряпок, – многозначительно посмотрел он на Игоря.

– Это, видать, намек на меня, – задумчиво произнес Игорь. – А как тогда быть с Кафкой? Его иначе как тряпкой и не назовешь. Ведь он ничего не предлагал и ничего не обсирал.

Все уже сидели за столиком и пили водку.

– Тем не менее, чувствуешь себя мусором под властной шваброй обстоятельств, – продолжал Игорь. – Это полнейшая деструкция власти и властных отношений…

– Почему? – прервал его Танат. – У него есть и обнадеживающие вещи. К примеру, его отношение к женщине. Она у него всегда отвратна и в то же время неприступна. Ее приходится иметь. Но, имея ее, ты принадлежишь ей. А если не принадлежишь, то превращаешься в насекомое.

– Так, значит, он деконструировал женщину? – недоуменно спросил Игорь.

– Именно, – грустно сказал Танат. – Она – в строе бытия и значит, онтологически предопределяет все. Она – соблазн, и этим она всегда ограничивает уровень соблазна.

– Ты согласна, что ограничиваешь уровень соблазна? – обратился Игорь к Маньке.

– Как сказать? – замялась немножко Манька. – Это, наверное, связано с длиной маточной трубы…

– Нет! – отрезал Танат. – Об этом как-то хорошо сказал Бродский: «Сколь же радостней прекрасное вне тела».

– «Ни объятия невозможны, ни измена», – продолжил Игорь.

– Нет, – дело не в этом, – сказал Танат. – Это уже предел Бродского, т. е. всё та же метафизика.

– Что же не метафизика?

– Промискуитет! – обреченно произнес Танат. – Сношения всех со всеми, машина желаний без тормозов.

– Ну, это скучно! – поморщился Агзамов. – Я читал этого вашего Уэльбека.

– При чем тут Уэльбек, – усмехнулся Танат. – Надо Делёза читать.

– Пожалуй, из всего, что здесь прозвучало, мне понравилась идея этого вашего Силезиуса, что бог должен родиться в душе человека. Это похоже на идеи суфиев об индивидуальном возвышении к Богу.

– У суфиев это идет от знакомства с христианством, – авторитетно заявил Танат. – Меня более привлекает идея Хайдеггера о том, что Бог умер, но что его место осталось. Получается, что всё это время мы заполняли это «место» не тем содержанием. Но каким теперь должно быть это содержание, это новое понятие бога – вот в чем вопрос. По Хайдеггеру, человек – это четверица земного и небесного, смертного и бессмертного, т. е. человек – это космос и часть космоса, или как он сказал, «нечто выдвинутое в ничто». Он был близок к идее безрелигиозной религии в стиле пиетизма Бёме. Наверное, в этом направлении и надо искать.

Зазвенел дверной звонок. Все насторожились, никому не хотелось повторного визита апокалипсического казаха. Продолжающий восседать с голым торсом Игорь встал и заозирался, что бы с собой взять в случае нападения, но у Таната не было даже утюга. Игорь медленно подошел к двери и нехотя открыл ее, но тут же раздался его восторженный возглас: «Император! Да неужто, это Ваше величество? Да как же вы на четвертый этаж подняться изволили? Поднял кто-нибудь?»

– Да сам я, сам, что я, инвалид, что ли?! – раздался лукаво-снисходительный баритон. Немного погодя в дверях, волоча ноги, показался, (кто бы вы думали?) тот самый Айхан, которого Агзамов разыскивал со дня собственного несуществования и фатально не мог разыскать, а тут вот он, пожалуйста, величественно движется на двух костылях к их журнальному столику. Он так медленно передвигался, переставляя поочередно костыли и ноги, что казалось, не он движется, а пространство под ним скользит, каждый раз приближая его на несущественные сантиметры. Вслед за ним показался человек среднего роста, очень похожий на Достоевского, только смуглый.

– А это кто? – спросил Игорь, здороваясь с незнакомцем.

– Это Федор Михайлович, якутский шаман, лечит от всех болезней, кроме запоя, предсказывает судьбу за минуту до смерти. В частности, сказал мне, что среди вас находится мой друг Агзам Агзамович Агзамов. Это правда? Где он? – заозирался по комнате Айхан.

– Да вот он же я! – встал из-за стола Агзамыч. – Неужели и ты меня не узнаешь?

Айхан силясь узнать, но, как будто видя вместо него калеку или урода, сожалеючи произнес: