— Возможно, когда-нибудь вы там побываете.

— Как бы это было замечательно! Но если посол и мадам Пелейо возвратятся на родину, им не потребуется английская гувернантка.

Говоря это, Шина понимала, что, когда Пелейо уедут, ее миссия в посольстве будет закончена. Как прислали ее в Париж странные друзья дяди Патрика, так и отошлют обратно, когда она выполнит задание или из-за того, что провалит его.

Но она не хотела покидать этот красочный мир, где минуты ужаса сменялись восхищением.

— Я должна идти наверх, — произнесла тихо Шина, но сама не двигалась.

— Как жалко, что в таком очаровательном халате вы оказались в пустой библиотеке. — Люсьен Мансфильд смотрел на нее не отрываясь.

— А вы думаете, что я ожидала встретить там вас? — наивно спросила Шина.

— Нет, конечно, — улыбнулся он.

Она опустила глаза и пододвинулась на край стула:

— Спасибо, что были так добры ко мне.

— Я — добр? А я счел себя эгоистом, — проговорил он грустно. — Я тоже иногда чувствую себя одиноким.

— Вы чувствуете себя одиноким? — удивилась Шина. — Это невозможно.

— Нет, правда. Днем я забочусь о других. Я не жалуюсь. Это моя работа. Но сегодня вечером вы позволили мне быть эгоистом. Я говорил о себе. А теперь ваша очередь.

— Я должна идти.

— Но это несправедливо. В беседе всегда принимают участие два человека.

— Что я могу рассказать? — спросила Шина. — Моя жизнь очень скучна, бедна событиями.

— Но все же есть в этом мире любимое вами место, ваш дом, например?

— Да, дом, где я провела детство.

Шина вспомнила маленький домик на утесах, волны, набегающие на морской берег. Что страшного в том, если она расскажет о своих детских воспоминаниях об Ирландии.

Шина не видела, каким выразительным было ее лицо, когда она говорила. Она рассказала, как утонули отец и мать и она несколько лет провела в домике на утесах со старой француженкой Мари, служанкой ее матери.

— Ирландия — удивительно зеленая, — рассказывала Шина. — Я ощущаю до сих пор особый запах после дождя, сильный и сладкий запах моря, слышу крики чаек, кружащих над утесами. Для вас самое чудесное место в мире — Марипоза, а для меня — Ирландия.

— Вы все еще называете это место Ирландией? — спросил Люсьен.

— Да, конечно! — вскричала Шина. — Я ненавижу название Эйре, и дядя Патрик всегда говорил… — Тут она остановилась. Ну почему, почему она опять проговорилась про дядю Патрика?

— Так что говорил дядя Патрик? — допытывался Люсьен.

— Это было так давно, я была ребенком. Он иногда приезжал к нам, и я хорошо помню его фразу: «Ирландцем я был, ирландцем и останусь, и мне плевать, как всякие политиканы называют мою родину».

Люсьен рассмеялся:

— Это звучит как «ирландцы, объединяйтесь». Сдается мне, что ваш дядя был из тех оригиналов, которые, приходя домой, говорят: «Что мне до правительства. Я сам себе голова».

Шина рассмеялась. Она уже больше не боялась Мансфильда. Наверное, потому, что он так отозвался о дяде Патрике. А может быть, потому, что лежал у ее ног, с таким увлечением рассказывая ей о Марипозе. Сейчас она не чувствовала скованности, находясь рядом с ним. И глаза его не были такими пугающими.

— Я догадывался, что вы были единственным ребенком.

— Что вы имеете в виду?

— Я тоже рос один, — сказал он. — И у нас есть поэтому что-то общее. Мне, например, приходилось изобретать себе приятелей, потому что не с кем было играть.

Шина подалась вперед:

— Вы придумали себе другого ребенка для игр и захватывающих приключений?

— Да, конечно! — ответил Люсьен. — Этот мальчик был чуть старше, но чрезвычайно храбр и жесток. Его звали Рупертон.

— А у меня была маленькая девочка, которая умела делать то, чего я не могла! — воскликнула Шина. — Она могла летать, плавать под водой очень долго, петь, как ангел, говорить с гномами.

— Интересно, что с ними теперь? — усмехнулся Люсьен.

— Я думаю, они ушли в небытие и ждут, когда мы позовем их снова.

— Если это случится.

— Но мы есть! Мы были одиноки в детстве и, возможно, проживем так всю жизнь, — вздохнула Шина.

— Но если мы находим кого-то, кто ищет нас, это потому, что мы сами их ищем, — заметил Люсьен.