«Может быть, это и не тучи, а дым…», – подумал Андрей, снова задирая голову вверх.

– Так что случилось с Сашкой? – тихо спросил Иван из-за спины. Как и Милавин он был под впечатлением от увиденного.

– Она сказала, что не пойдёт дальше с нами, – Андрей отвернулся от окна. – Сказала, что ей здесь слишком страшно.

– Её можно понять, – без всякой усмешки откликнулся Поводырь. Его взгляд всё ещё блуждал между разрушенными зданиями.

– Но ты говорил, что у нас теперь одна кровь на двоих, что она без меня теперь не сможет.

Иван вздохнул и повернулся к нему.

– Я так думал. Но наверняка я ни хрена не знаю. Может быть, у неё получится прожить отдельно от тебя. Хотя бы какое-то время.

– А может быть, и нет…

– Может быть. Но в любом случае это её выбор. Мне кажется, она выбирала сознательно. И тебе остаётся только принять это.

– Какой к чёрту выбор?! Она же только ребёнок! Ей просто стало страшно.

– За то время, что провела здесь, она многое увидела и даже сделала. Она уже не ребёнок. А в жизни и смерти понимает, наверное, даже побольше, чем мы с тобой.

– Да наплевать мне на жизнь и смерть! Где моя дочь?!

– Не знаю, – жёстко отрезал Иван. – Она решила остаться. Когда вернёмся, попробуем её найти. А сейчас… Я пришёл сюда за своим сыном. И собираюсь вытащить его отсюда, чем скорее, тем лучше. Ты со мной?

Андрей стиснул зубы и молчал, тяжело дыша.

– Как знаешь, – Поводырь поправил на шее ремень автомата, а потом вышел из комнаты…

Милавин нагнал его уже на лестнице между первым и вторым этажом. Он ничего не говорил, только пристроился позади напарника, сбавив немного шаг. Иван тоже промолчал.

В вестибюле они перебрались через небольшой завал из битого кирпича и обломков бетонных плит – всё, что осталось от рухнувшей перегородки. Железная дверь подъезда косо висела на одной петле, вторая была вывернута, как будто кто-то снаружи рванул створку на себя с нечеловеческой силой. Ступеньки крыльца раскрошились в мелкий щебень, поэтому чтобы спуститься на землю пришлось прыгать с полуметровой высоты.

Они вышли к Севастопольскому проспекту, здесь Иван остановился, присел на одно колено возле покосившегося фонарного столба и огляделся.

– Сашка сказала, ты знаешь, куда идти. Что это значит? – спросил Андрей, морщась от ледяного ветра в лицо. Он пробовал отвернуться от него, но проклятый ветер, похоже, дул со всех сторон разом, куда ни повернись.

Поводырь, тоже щурясь, смерил его взглядом и ответил:

– Мы в нескольких кварталах от больницы, где лежит Макс. Думаю, нам туда.

– Разве ты там не искал?

– Я дважды обшарил всё здание от подвала до крыши… Но тут, на нижнем уровне не был ни разу.

– Тогда идём к больнице, – Милавину не терпелось скорее закончить с этим и попытаться вернуться к дочери. Вдруг она ещё ждёт его…

– Да. Только не забывай…

– Оглядываться. Я знаю. Пошли.

Иван только молча кивнул, и они двинулись по проспекту в сторону облысевшего лесопарка.

Уже через десять минут из-за ледяного ветра пальцы Милавина окоченели настолько, что он почти не чувствовал их, а лицо будто покрылось жёсткой колючей коркой. Андрей стал время от времени перекидывать пистолет из руки в руку и поочерёдно отогревал ладони подмышкой. Нести пистолет в левой руке было неудобно и глупо, вряд ли он смог бы прицельно выстрелить в случае опасности, но ещё глупее было бы отморозить себе пальцы. Шедший впереди Иван держал автомат двумя руками, втиснув приклад в плечо. Если Поводырь и страдал от холода, то виду не показывал.

Они шли по разделительной полосе Севастопольского проспекта, а слева и справа от них тянулись скрюченные чёрные, как после пожара, деревья.

Здесь – на нижнем уровне – деревья и кустарники не только напрочь лишились листвы, какая-то неведомая сила перекрутила их стволы, смяла, вывернула, изломала ветви, превратив растения в скрюченных уродливых инвалидов. Горбатые, распухшие наростами и зияющие дуплами стволы не тянулись к небу, а будто старались спрятаться от него. Ветви, растущие под самыми невероятными углами, изгибались и переплетались между собой, образуя ломаные узоры на фоне чёрно-серого неба. То они напоминали неуклюжие детские каракули угольным карандашом, то перепутанный моток колючей проволоки, а вот одиночная толстая ветка выгнулась в сторону совсем как человеческая рука, просящая о помощи, можно различить локоть, предплечье, даже пальцы, сведённые судорогой боли. От такой схожести у Милавина пробежал холодок по спине, он уже готов был отвернуться, когда вдруг наткнулся на полный ярости взгляд чужих глаз.

– Твою мать! – он шарахнулся в сторону и вскинул пистолет.

– Что?! – Иван тут же развернулся всем корпусом, шаря стволом в поисках цели.

– Там лицо! На стволе. Вон посмотри…

То, что поначалу можно было принять за небольшое дупло, оставшееся от выпавшего сучка, сейчас однозначно ассоциировалось с распахнутым в безумном вопле ртом. Чуть выше крошечным выступом угадывался нос, а ещё выше глаза. Всё это можно было бы принять за страшную шутку природы – мало ли в какие фигуры могут сложиться наросты на дереве – если б ни глаза. Ярко-карие с розовыми прожилками в уголках, ворочаясь в складках угольно чёрной коры, они неотрывно следили за идущими мимо. Взгляд их был переполнен жуткой отчаянной злобой, при том, что само лицо оставалось совершенно неподвижным.