Под самым потолком висели три люстры. Обстановку комнаты завершал большой черный телевизор. Над камином из черного мрамора в черно-белой рамке висел портрет красивой маленькой девочки, писанный маслом; она была в простом платье и сидела, сложа руки на коленях. У девочки были черные волосы и черные глаза, которые очень серьезно смотрели на Филиппа. Ему даже казалось, что где бы он в гостиной ни стоял, взгляд девочки будет направлен на него. Над самой головой ребенка в синем-синем летнем небе парил красный ослик.

— Ты сядь! — сказал Серж, поняв, каково ему, попавшему сюда впервые. — Шикарная лачуга, а?

— Даже очень шикарная, — отнюдь не для вида согласился Филипп, опустившись на один из мягких стульев. — Сколько книг!

— Их еще больше в столовой и в фотоателье Клод. Видишь встроенные в стену динамики справа и слева от картины над камином? Такие есть во всех комнатах. Хитроумная стереоустановка, к которой все они подсоединены, находится в задней комнате фотоателье Клод. Это ее затея. Там же она решает, что когда записать и что когда транслировать. Включается и выключается эта система, в том числе и телевизор, с помощью вот этого самого пульта, — он поднял и показал продолговатую металлическую коробочку с кнопками.

— А кто эта маленькая девочка? — спросил Филипп, указывая на портрет над камином.

— Мать Клод.

— Что?

— Мать Клод. В возрасте трех лет от роду. Эту картину художник сделал по заказу Клод с фотографии. Хороший художник. Я видел фотографию. Как ты знаешь, родители Клод были очень бедны.

— Да, — сказал Филипп. — Это мне известно.

— Снимков здесь не увидишь, они есть только у нее в фотоателье. И других картин тоже нет. Она говорит, что ей хватает тех картин, что висят у меня. А что до фотографий… — он умолк, потому что в комнату вошла Клод. Они оба поднялись с мест.

— Не вставайте, друзья! — сказала Клод. Она была босиком, в махровом халате, очень коротком, так что можно было сколько угодно любоваться ее красивыми ногами. Она принесла серебряный поднос с тремя высокими рюмками и ведерком со льдом, в котором стояла бутылка шампанского марки «Редерер-Кристаль». После душа у нее на голове был высокий белый тюрбан. Она улыбалась, и, казалось, сбросила с себя напряжение последних дней и тяжелого перелета. «Это только кажется, — подумал Филипп, — вон у нее какие темные круги под глазами».

Клод поставила поднос на стол и села.

— Ах, ах! Открой бутылку, Мотек! Нам повезло, что в холодильнике нашлось шампанское.

Когда Серж разлил вино, они чокнулись бокалами.

— Ле хаим, ребята! — сказала Клод. — Будем здоровыми и сильными, и доживем до ста двадцати! — Ле хаим! — сказал Серж.

— Ле хаим, — Филипп не сводил глаз с Клод. «Как она хороша, — думал он, — как она хороша!»

Серж снова наполнил бокалы.

Он сидел в черной рубашке, расстегнув верхнюю пуговицу.

— Сними ты, наконец, свой пиджак и распусти хотя бы галстук, господин генеральный директор, — последние слова он произнес по-немецки, и Филипп, разведя от неожиданности руками, подчинился.

Вдруг Клод охнула:

— Что с тобой? — испугался Филипп.

— Идиотка я, вот что! — она быстро вышла из комнаты и вернулась с шарообразной вазой с орхидеями и поставила ее посреди стола.

— Спасибо тебе, Филипп, — поблагодарила она. — Спасибо!

Он не сводил с нее глаз. Нет, она совершенно спокойна.

— А теперь рассказывай! Как оно было, в Эттлингене, а потом в Берлине. Расскажи все без утайки! Нам важно это знать.

Филипп рассказал им обо всем — на это ушло довольно много времени. О числе Апокалипсиса он упоминать не стал.

Клод подытожила:

— Как все это страшно! Жутко, чудовищно!

— Я же говорил, мы еще не то увидим! — сказал Серж. — Помните, во время нашего незабвенного пиршества в «Ла Фаволе». Кстати, нужно в ближайшее время опять заглянуть туда. Я, увы, оказался прав… Но это только начало… — Он нагнулся к Филиппу. — А ты, добрый папаша, вытащил, значит, своего беспутного отпрыска из тюрьмы?

— А что мне оставалось? Вспомни о Симоне и о ее угрозе.

— Кусок дерьма! — выругался Серж. — Ободрали тебя, как липку, да? Ничего, эта парочка еще отблагодарит тебя, не сомневайся!

— Не каркай, Серж! — Клод положила ноги на черное стекло стола. — Придержи язык, понял?

— Да я же не со зла, боже мой! Филипп — мой друг… наш друг! Я беспокоюсь о нем!

— Я тоже беспокоюсь, — сказал Филипп. И посмотрел в глаза Клод, которые под тюрбаном казались еще больше. — Но только не сегодня. И завтра тоже не буду. Как я могу о чем-то всерьез тревожиться, когда вы опять рядом? — Он сказал «вы», а смотрел лишь на Клод.