– Что вы, доктор, зачем же, я все сама уберу… – засуетилась Валечка. Потом, увидев лицо Латышева, испуганно прошептала: – Петр Сергеич, больше не будет такого, честное слово, не переживайте вы так…

И она выхватила из руки Латышева, скомкала и бросила в мусорное ведро маленькую нежно-малиновую перчатку.

Перчатка, описав коротенькую дугу, бесшумно упала в ведро и стала расправляться, как живая.

– Позовите Ксению Семеновну. Быстро. – Латышев, продолжая смотреть на перчатку, тяжело опустился на стул.

Через несколько минут, проклиная подворачивающиеся на скользком линолеуме каблуки, вбежала Ксения Семеновна.

– Пожалуйста… – Латышев не слышал ничего, кроме шума собственной крови в ушах, и поэтому говорил очень громко. – Пожалуйста, найдите мне историю болезни той женщины, ну, той, помните, неделю назад, которая убежала…

Ксения Семеновна понимающе кивнула, ринулась в соседнее помещение и через минуту положила на стол два тонких листочка с вклеенными результатами анализа крови.

– Клинический был ни то ни сё. Они дополнительное исследование провели. Лейкоцитарная формула… Вот.

Латышев скользнул глазами по цифрам и вдруг, холодея, почувствовал, как где-то, во вне, открылась дверь…

…Похожее с ним уже было. В детстве, в конце июля, в лесу под Выборгом.

Он заблудился, и нашли его только ранним утром следующего дня. И о том, что было ночью, он никогда никому не рассказывал, втайне надеясь, что все ему примерещилось.

Стемнело. Вдоволь накричавшись и наплакавшись, он примостился в развилке между двумя стволами и начал уже задремывать, когда случилось это: звуки будто отключили, всё до единого листочка замерло, а потом где-то снаружи открылась дверь, и по лесу прошел тихий вздох. И в тот же миг земное кончилось и все стало другим…

…Дверь, как и все предыдущие дни, была открыта. Латышев стукнул и вошел. В изголовье кровати горел ночник. Девушка охнула и натянула одеяло до самых глаз.

– Ты почему же не позвонил?

– Телефон разрядился.

Латышев скинул в прихожей плащ и прошел в комнату, успев боковым зрением заметить выдвинутый нижний ящик прикроватной тумбочки, полный каких-то склянок. Он встал спиной к кровати, а лицом к заливу, окруженному почти до самого горизонта прибрежными огнями, похожими на закинутую рыболовную сеть.

Он видел отраженную в окне комнату и девушку, которая, неловко свесившись с кровати, пыталась задвинуть ящик. Наконец, предательски звякнув, ящик поддался, и девушка устало откинулась на подушку.

– Сердишься? Не сердись. Пожалуйста, не сердись. Я пришла такая измученная. И вообще, тебе, наверное, лучше уйти. Выгляжу я ужасно.

– Какое это теперь имеет значение?

– Что значит «теперь»? – голос ее подломился.

– Какое значение имеют все эти мелочи после того, что ты мне сказала сегодня? Или уже забыла?

– Разве такое забудешь… Видишь ли, сначала я хотела сказать, что нам лучше расстаться. А потом не выдержала и сказала, что люблю тебя. Правда. Сама не знаю, как это вышло. Ты все еще сердишься?

Латышев смотрел в окно, туда, поверх сетки огней, где на месте бесконечно удаляющегося горизонта он видел отражение девушки.

– Ты и без своей косметики очень, очень красива. Но если хочешь, просто погаси свет, – не поворачиваясь, сказал Латышев.

Девушка выпростала из-под одеяла тонкую руку и нажала кнопку выключателя.

– Разве ты не ляжешь?

Латышев начал медленно раздеваться, чувствуя бездонные восемнадцать этажей пустоты под своими ступнями. Потом это чувство отодвинулось, и тьма внутри Латышева стала наливаться светом. Это было трудно, и это надо было удерживать. Но вскоре свет начал вытеснять все остальное. И наконец ничего, кроме света, в Латышеве не осталось. И он едва не заплакал от счастья, услышав, как девушка подвинулась в кровати, освобождая для него место.

Лёсику Латышев позвонил, когда все уже было кончено. Телефонный номер искать не пришлось. Еще раньше, в гостинице, когда девушка начала впадать в забытье и надо было перевозить ее в больницу, Латышев, собирая вещи, обнаружил в верхнем ящике тумбочки оставленную на самом виду записную книжку со всеми телефонами, которые могли ему пригодиться. Страничка с мобильным телефоном Лёсика была заложена карманным календариком, в котором оказались зачеркнутыми тринадцать дней октября и две ноябрьские недели. Первый день был днем их встречи в магазине, а последний – последним днем, когда она еще могла держать в руках карандаш.

Сначала Лёсик долго не понимал, кто ему, собственно, звонит по номеру, предназначенному исключительно для близких, после не верил, думая, что это глупый розыгрыш, а когда и понял, и поверил, шумно всхлипнув, сказал, что будет через час.

Все это время Латышев сидел за рабочим столом у себя в кабинете, спиной к ослепительному солнечному полдню, занявшему собой все окно, и старался не знать о том, что происходит сейчас, а может, еще не происходит, а только будет происходить в прозекторской.