Золтан ещё поворчал, больше для виду, чем из недовольства, потом умолк — спорить с травником в его теперешнем состоянии было бесполезно. Жуга тем временем устроился в кресле поближе к огню и принялся заштопывать разошедшиеся швы на кожаном мешке. Мюзета лежала у него на коленях, как бесформенный мохнатый зверь и раз от разу тяжело вздыхала, когда травник на неё наваливался локтем. Было в ней что-то этакое, чересчур реальное, живое и до жути неприятное. Временами Золтану казалось, что она смотрит на него чёрными глазками своих трубок, как будто говоря: «Э, вон ты где, голубчик!», и тогда он торопливо отводил свой взгляд.

В дверь снова застучали — требовательно, хоть и без усилий. Видимо, гудение кого-то там снаружи здорово обеспокоило и далее испугало.

— Эй, открывай! — гаркнули за дверью. — Мы знаем, что ты здесь, проклятый колдун! Я — начальник сторожевой башни Мартин Киппер из Гаммельна. У меня здесь пять… Гм! У меня здесь взвод солдат и его преподобие отец-инквизитор. У него хартия с круглой печатью о твоём взятии под стражу, слышишь, ты? Именем Его Величества короля Филиппа, государя испанского, приказываю тебе немедленно открыть!

— Погодите, сын мой, — послышался вдруг мягкий, даже какой-то вкрадчивый голос с испанским акцентом. — Дайте, я с ним сам поговорю.

— Только не подходите близко к двери, святой отец, — пробурчал десятник, — а то ещё как саданёт через неё из аркебузы прямо в вас… От этих гёзов всего можно ожидать.

Жуга с интересом поднял голову.

— Это что-то новенькое, — пробормотал он, не переставая орудовать иглой. — уж не тот ли это монах, о котором ты мне говорил, а?

Он вопросительно взглянул на Золтана. Тот пожал плечами. Ничего не ответил.

— Ты слышишь меня? — позвал этот новый голос из-за двери. — Ты, Жуга по прозвищу Лис? Я знаю, что ты здесь и что ты меня слышишь. Я — брат Себастьян, монах святого ордена братьев-проповедников, и я представляю здесь власть его святейшества Папы Римского и святую инквизицию. Jussu regis [39] я требую, чтобы ты открыл дверь и добровольно сдался нам на милость Божию и короля.

Травник завязал узелок, откусил свисающую нитку и выплюнул её в огонь. Смола вспыхнула. Жуга вытер губы рукавом, критически осмотрел и подёргал готовый шов, кивнул и начал новый.

— Не открою, — громко и ясно сказал он. (Золтан выругался.) — Я законопослушный гражданин и житель города, — продолжил травник. — И я плачу налоги магистрату не затем, чтоб всякие мерзавцы врывались в мой дом. И потом, ты говоришь, что ты священник. Но откуда мне знать, взаправду ты монах, или только сказался мне таким?

— А ты открой дверь, вот сам и убедишься.

— Нет, господин хороший, не открою. Нипочём.

— Почему же?

— Не хочу. Я в городе, и я тебе не серв. Имею право.

— Но это же нелепо! — кажется, монах за дверью неподдельно изумился. — Я слышу голос учёного человека, ты же не простолюдин, ты должен понимать: дом окружён людьми, мы уже вызвали городскую стражу, уйти у вас не получится!

— Человек всегда имеет возможность уйти.

— Имей ввиду: сейчас нам принесут бревно. Будет лучше, если ты откроешь дверь и сдашься сам на милость Божию, чем если мы её сломаем.

— Virtus ariete forlior [40] , — сказал Жуга. Возникла пауза.

— Почему ты так упрямишься? — тихо спросил голос за дверью.

— Видишь ли, монах, — сказал Жуга, — я не доверяю людям, которые во имя каких-то высоких убеждений грабят, жгут и убивают. Если вы творите правое дело, почему — неправыми средствами?

— Все эти слова — всего лишь софистика. Здесь неподходящее время и место для философского диспута, Лис.

— О, да! — в голосе травника послышалась неприкрытая насмешка. — И я даже знаю, где бы ты хотел его продолжить… Как, ты сказал, твоё имя?

— Меня зовут Себастьян.

— Ты иезуит?

— Доминиканец.

— Пёс Господень, — тихо, будто про себя отметил травник; голос едва заметно дрогнул. — Так вот, монах, — продолжил он уже громче. — Бог — это совсем не то, что ты думаешь. Святым отцом зовёшься ты, брат Себастьян, но в тебе нет ничего святого. Злом нельзя творить добро, как нельзя мучить ребёнка. Для меня добро — это добро и ни что иное прочее. Неправое дело творят только неправые люди. Ты творишь зло во имя Божие. Так почему я должен тебе верить? «Отойди от меня, творящий беззаконие» [41] .