– Этот ублюдок из автофургона. – Так снова зашагал по комнате. – Должно быть, настоящий папарацци – не станет же простой экскурсант всем этим заниматься. И для таких снимков нужен серьезный аппарат.

Кэсси задумалась:

– Это был тот увешанный золотом парень.

Так остановился:

– Что же ты не сказала, что рядом папарацик ошивается?

Она пожала плечами:

– Я тогда не думала, что он этим занимается.

– А почему ты сейчас так решила?

– Он все время вертелся рядом. Спрашивал, не твоя ли я подружка. Удивлялся, что не похожа на других твоих… Словно поражался, что мы вместе. С ним был мальчик… вроде Зак… ты еще дал ему автограф.

Так кивнул. Он вспомнил. Того человека он не знал – изучил за последние годы всех папарациков.

– Хорошо. – Он поднял телефон с пола и нажал клавишу повтора последнего вызова.

Кэсси слышала только его слова. Так в деталях рассказал все своему адвокату, и они решали, как добыть записи видеокамер кратера Барринджер за тот день. Во время разговора Так снова начал ходить по комнате, хотя его возмущение, кажется, начало спадать. Кэсси чувствовала его настроение так же хорошо, как и запах феромонов.

Так закончил разговор и повернулся к Кэсси:

– Прости. Очень, очень жаль. – Он думал, как сейчас переживает Кэсси. Я не должен был позволить им уйти с этим.

Кэсси пожала плечами:

– Позволить уйти – с чем? Пусть думают что хотят.

Так заморгал. Любая знакомая ему женщина пришла бы ярость от подобного заголовка.

Но они оскорбили тебя.

Кэсси хмыкнула:

– Ты полагаешь, я оскорблена?! Думаешь, человек думает о своей привлекательности, когда мечтает о Нобелевской премии? Но на нее номинируют отнюдь не самых-пресамых симпатичных, Так. Думаешь, ученых заботит чья-то внешность? И в Антарктиду отправляют тех, кто выглядит очаровательно? Ты правда не понимаешь, как мало меня все это трогает.

– Они не имеют права писать такое о тебе в газете, которую покупают во всей стране. – Спокойные рассуждения Кэсси снова вывели Така из равновесия. – Ни о какой женщине. – Неужели она не понимает, как прекрасна?

Кэсси покачала головой, удивленная его яростью. Потом решила, что это стало пощечиной Таку, который привык и к славословиям, и что его знали как покорителя красавиц.

– О… понимаю, – промолвила она. – Это не обо мне. Это удар по твоему мужскому тщеславию. Какой-то дешевый журнальчик набрался смелости назвать твою женщину «уродливой». Боишься, что тебя теперь не включат в светский А-список – с такой уродливой мозговитой подружкой? – Она покачала головой. – И какого черта ты тогда остаешься со мной, Так?

Он не верил своим ушам. В нем закипало возмущение, неслось с током крови по всему телу. Как она могла подумать о нем подобным образом?

– Все это словоблудие меня не волнует, – бросил он, уперев руки в бедра. – Но меня волнует, когда известная всей стране газета может назвать любую женщину уродливой. Кто они такие, чтобы судить? Чтобы писать об этом? Взять хоть тебя. Ты сексуальная, симпатичная, душевная, умная и, без всяких оговорок, здравомыслящая. Эти кретины, со всеми их фотопушками и фотошопами, мизинца твоего не стоят. И я не собираюсь сидеть здесь сложа руки, когда они будут называть уродливой одну из самых блестяще образованных женщин, которую я люблю.

Закончив свою тираду, Так тяжело дышал. И несколько секунд не вполне осознавал, что только что произнес.

– Что ты сказал?

Он сказал, что любит ее. Первой его мыслью было взять свои слова назад. Будто вырвалось у него сгоряча. Однако, если и вырвалось сгоряча, он именно это имел в виду. Что любит ее. Просто прежде этого не осознавал.

Он чуть не расплескал кофе, когда утром впервые прочитал ту статейку. И его ярость поднималась и поднималась до штормовой отметки. Когда первый раз набрал номер адвоката, он даже не мог выразить словами причины своего бешенства, но понимал, что готов на все.

И теперь знал почему.

У него никогда не было такого чувства к женщине. Даже к Эйприл. Ему хотелось заниматься с ней любовью, но, положа руку на сердце, она всегда просто ему нравилась и льнула к нему только до того момента, когда у него началась черная полоса. Но «нравиться» – это совсем другое, и не надо было ему дарить ей напрасные надежды на любовь.

Как он любит сейчас Кэсси.

– Я люблю тебя, – сказал он и повторил эти слова еще раз, словно чтобы придать им больше веса: – Я люблю тебя.

Всегда он думал, что эти три слова станут концом его жизни, но сейчас чувствовал совсем другое – что они означают начало. Не было ничего страшного или ужасного – просто правда.

Кэсси заморгала:

– Не смеши меня. Даже если я поверю в существование подобного эмоционального состояния, что это не коммерческий прием для рекламы кино или продажи валентинок, – мы знакомы всего месяц, и в этом отсутствует всякий здравый смысл.

Так покачал головой:

– Нет.