— Я научусь делать такие наконечники, какие делает Оленье Сало, — громко сказал Птенец Куропатки.

— Так будет, — важно согласился Мизинец.

Юноши нарочно говорили громко, чтобы привлечь внимание старших, но охотники по-прежнему делали вид, что не замечают их.

Толстяк, которому совсем не подходило его имя, потому что был он худой и длинный, проворно орудуя костяной проколкой, прошивал ремень для крепости оленьей жилой. Длинные прямые волосы падали ему на лицо, закрывали узкие маленькие глаза, и трудно было угадать, о чем он думает.

Пора уходить. Так велел закон рода. Если охотники готовятся к важному делу и не хотят разговаривать, им нельзя мешать. Юноши тихо уползли из жилища.

И только когда выбрались на улицу, Мизинец вдруг вспомнил свой сон. Торопливо опустившись на колени и просунув голову в жилище, он обратился к Толстяку, потому что тот был здесь старшим — он раньше всех увидел солнце.

— Сегодня во сне ко мне приходил Великий Ворон. Толстяк резко откинул со лба волосы и сердито посмотрел на юношу.

— Разве ты Заклинатель, что к тебе стали являться духи?

— Нет, — сказал Мизинец, выдержав взгляд охотника. — Но язык мой говорит правду. Уши мои слышали его слова.

— Что же он тебе сказал? — насмешливо спросил Толстяк.

— Я видел Великого Ворона с разбитым клювом… Он сказал, что надолго улетает в Край Горящих Гор и Белой Воды, чтобы снова сделаться сильным. Он велел, прежде чем уйдет спать солнце, насыпать вокруг стойбища снежный вал и облить его водой. Он сказал — злые духи станут бродить теперь вокруг.

— Кто ты такой, чтобы Великий Ворон стал твоим языком предупреждать людей Края Лесов о беде?! — повторил Толстяк, и лицо его презрительно скривилось.

— Меня зовут Мизинец, — с достоинством произнес юноша и в упор посмотрел на Толстяка. — Я охотник. У меня есть имя.

— Уходи! Нам некогда!

— Великий Ворон сказал, что песцы и лисицы разроют наши мясные ямы… Дух заразы будет бродить по тундре…

Ни Толстяк, ни Оленье Сало на этот раз не сказали ни одного слова. Их молчание тоже было приказом.

Мизинец, повинуясь старшим, попятился и опустил за собой продымленную оленью шкуру, закрывающую вход в жилище.

— Быть может, Мизинец говорил правду? — услышал он тихий голос.

— Он все лжет. Он не Заклинатель Духов. Великий Ворон не мог нас покинуть, — упрямо возразил Толстяк.

— Кто знает, с кем захотят говорить Духи… — уклончиво отозвался Оленье Сало. — Когда приходил на нашу землю Большой голод, он оставил жизнь только Мизинцу и Птенцу Куропатки…

— Займемся делом, — резко возразил Толстяк. Мужчины замолчали.

Птенец Куропатки, который слышал весь разговор, несмелым шепотом предложил:

— Может, пойти и рассказать про это остальным людям? Мизинец покачал головой.

— Разве другие откроют уши моим словам, если лживыми посчитал их самый лучший охотник рода?!

— Ты говоришь правду, — согласился Птенец Куропатки и тяжело вздохнул.

Невеселые вернулись молодые люди в свое жилище. Посредине шатра горел большой огонь и было тепло. Красные блики прыгали по закопченным шкурам, по лицам людей, тесно лежащих вокруг костра. Их было человек пятнадцать. Движения мужчин и женщин были вялыми. Изредка кто-нибудь, словно во сне, медленно переворачивался, подставляя теплу другой бок. Люди словно спали с открытыми глазами. Это значило — в стойбище пришла сытая жизнь.

Осенью через реку Аэму переплывало столько оленей, что женщины не успевали вытаскивать на прибрежные отмели заколотых охотниками животных, а вода реки становилась красной от крови, как от вечерней зари. Теперь мясные ямы были полны олениной, и потому род, обычно уходивший зимой в глубь лесов, где можно было добыть сохатого или выследить одинокого оленя и дождаться праздника жизни — весны, остался здесь, у оленьих переправ!

По спокойным и равнодушным лицам людей Мизинец понял, что в их шатре никто не знал про то, что Толстяк нашел жилище Страшного. А говорить им об этом нельзя, иначе в стойбище придет беда, и кто-нибудь отправится к Верхним Людям.

Юноши с трудом отыскали несколько потертых оленьих шкур и устроили свои нехитрые постели в глубине шатра.

— Мы взрослые, — сказал Мизинец, — нам тоже пора охотиться на Страшного.

— Толстяк прогонит нас.

— Разве мы не мужчины? — рассердился Мизинец. Он был еще зол на Толстяка, и ему хотелось поступать по-своему.

— Ты говоришь правду, но мы еще никогда не участвовали в празднике Поедания.

— Пусть. Завтра мы все равно пойдем с теми, кто отправится в лес.