Избранное
вернуться

Эренбург Илья Григорьевич
Шрифт:

362. БАЛЛАДА, КОТОРУЮ ВИЙОН НАПИСАЛ СВОЕЙ МАТЕРИ, ЧТОБ ОНА ПРОСЛАВЛЯЛА БОГОРОДИЦУ

Небесная царица и земная, Хранительница преисподних врат И госпожа заоблачного края, Прими убогую в свой райский сад, Где дети славословят и кадят. Я, грешная, жила не так, как надо. Я, нерадивая, прошу пощады. Грехов изведала я злую сеть, Но ныне к деве обращаю взгляды — Хочу в сей вере жить и умереть. Ты сыну своему скажи — темна я, Чтоб он не оттолкнул меня назад. Так Магдалину принял он, прощая, И так монаха, что грешил стократ, Продавши черту душу, выпив яд Всей дьявольской науки и услады, Простил он, добрый пастырь злого стада. Заступница, моли его и впредь Ты, лилия невидимого сада. Хочу в сей вере жить и умереть. Я женщина убогая, простая. Читать не знаю я. Меня страшат На монастырских стенах кущи рая, Где блещут арфы, и под раем ад, Где черти нечестивцев кипятят. Сколь радостно в раю, сколь страшно ада Среди костров, и холода, и глада! К тебе должны бежать и восхотеть Твоих молений и твоей ограды. Хочу в сей вере жить и умереть.
ПОСЛАНИЕ
Ты, матерь божия, — печаль и страда! Твой сын оставил ангелов усладу, За нас он принял крест, и бич, и плеть. Таков он, и в такого верить рада, Хочу в сей вере жить и умереть.

363. ЧЕТВЕРОСТИШИЕ, КОТОРОЕ НАПИСАЛ ВИЙОН, ПРИГОВОРЕННЫЙ К ПОВЕШЕНИЮ

Я Франсуа — чему не рад! Увы, ждет смерть злодея, И, сколько весит этот зад, Узнает скоро шея.

Ронсар

364. «Старухой после медленного дня…»

Старухой после медленного дня, Над пряжей, позабывши о работе, Вы нараспев стихи мои прочтете: Ронсар в дни юности любил меня. Служанка, голову от сна клоня И думая лишь о своей заботе, На миг очнется. Именем моим вспугнете Вы двух старух у зимнего огня. Окликнете — ответить не сумею; Я буду мертвым, под землей истлею. И, старая, вы скажете грустя: «Зачем его любовь я отвергала?» Вот роза расцветает, час спустя Ее не будет — доцвела, опала.

Иоахим дю Белле

365. «Голубка над кипящими валами…»

Голубка над кипящими валами Надежду обреченным принесла — Оливы ветвь. Та ветвь была светла, Как весть о мире с тихими садами. Трубач трубит. Несет знаменщик знамя. Кругом деревни сожжены дотла. Война у друга друга отняла. Повсюду распри и пылает пламя. О мире кто теперь не говорит? Слова красивы, и посулы лживы. Но я гляжу на эту ветвь оливы: Моя надежда, мой зеленый щит, Раскинь задумчивые ветви шире И обреченным ты скажи о мире!

366. «Уж ночь на небо выгоняла стадо…»

Уж ночь на небо выгоняла стадо Своих блуждающих косматых звезд, И ночи конь, вздымая черный хвост, Уж несся вниз, в подземную прохладу. Уж в Индии, встревожены и рады, Перекликались сонмы сонных звезд. Всё розовело. Трав был слышен рост. Туманов плотных дрогнула ограда. Тогда, вся в жемчуге, светясь, горя, Вдруг показалась новая заря. И день, пристыжен смутным ожиданьем, Далекой Индии большой Восток И пыль анжуйских голубых дорог Залил своим как бы двойным сияньем.

367. «Увидев Рим с холмами неживыми…»

Увидев Рим с холмами неживыми, Безмолвствует в смятенье пилигрим: Нагромождение камней пред ним. Напрасно Рим найти он тщится в Риме. Был пышен Рим и был непобедим, Он миром правил. В серо-синем дыме — Обломки славы, щебень. Где же Рим? Уж Рима нет, осталось только имя. Он побеждал чужие города, Себя он победил — судьба солдата. И лишь несется, как неслась когда-то, Большого Тибра желтая вода. Что вечным мнилось, рухнуло, распалось, Струя поспешная одна осталась.

368. «Повсюду славен, повсеместно чтим…»

Повсюду славен, повсеместно чтим, С поверженными, праздными богами, С убогим мусором в разбитом храме, Нам открывается великий Рим. Был блеск его уму непостижим, Беседовали башни с небесами. И вот, расщеплен, он лежит пред нами, Он нас томит ничтожеством своим. Где слава цезарей, рабов работа, Побед кровавых пышные ворота, Героев рой, бессмертия ключи? Всё унесли века. Страшней нет власти. Я говорю себе: коль эти страсти Испепелило время, промолчи.

369. «Пришельца потрясает запустенье…»

Пришельца потрясает запустенье: Те арки, что страшили небеса, И дерзкий мост, и мрамора леса — Пожарище, камней нагроможденье. Но этот прах — источник вдохновенья; Еще звучат былого голоса, И зодчий, открывая чудеса, Возносит к небу дивные строенья. Не думайте, что всё окрест мертво, Колонны рухнули, не мастерство. Обманчивому облику не верьте. Вот он — веками истребленный Рим, Он воскресает, он неистребим, Рожденный страстью, он сильнее смерти.