Одной из целей последней кампании Джорджа Буша стало опускание интенсивных коммуникаций из сферы публичных в частные коммуникации. Было задействовано несколько миллионов волонтеров, которые получали соответствующие задания, например: встретиться / обзвонить сто знакомых людей. Задания носили ежедневный характер и ежедневно проверялись. Это самое большое число волонтеров за всю историю президентских кампаний в США.

При этом кампания доводится до «кипения», что было и в случае президентских выборов 2004 года в Украине, когда и публичные, и частные коммуникации строились на порождении высокого уровня конфликтности. Все это по результатам функционирования очень напоминает секту, которая не допускает инакомыслия. Артур Дейкман интересно заметил, что мы, сами того не замечая, постоянно входим в ситуации, близкие к сектам, когда нам приходится безоговорочно соглашаться с чужим мнением [33]. В случае секты, а с нашей точки зрения и в случае высокого уровня противостояния в политике, мы имеем следующие типы правил:

• согласие с группой;

• зависимость от лидера;

• занижение посторонних;

• избегание иного мнения.

Секты жестко выстраивают информационные потоки, не разрешая никаких отклонений от заданных «эталонов».

Главная «нейтрализация» кампании прошла по линии первого лица, поскольку свидетели говорят о фразе, которую произнес Леонид Кучма Владимиру Путину после второго тура, что он не может передать власть Януковичу, поскольку тот донецкий бандит [34]. То есть и сам Кучма вовсе не собирался передавать власть, в этом случае строится иная картина, объясняющая отсутствие действий со стороны власти. С одной стороны, Кучма не избирался на третий срок, с другой – не хотел передавать власть Януковичу.

Россия сегодня создает собственные протестные циклы уже времен Владимира Путина. Станислав Белковский считает, что сам Путин не сможет возглавить протестное движение, перехватив его лозунги: «Сегодня народ разочарован в Путине и, в отличие от ситуации годичной давности, не поддержит пролонгацию путинских полномочий. И не поверит ни в какие революционные призывы со стороны власти, даже если они последуют. Главное же, что Путин психологически не способен к таким призывам. Он не народный вождь, не лидер, не трибун. Он политик абсолютно бюрократического толка. Он может комфортно себя чувствовать только в аппаратной среде, где все решают деньги и административный ресурс. Никакой энергетикой революции он не может быть заряжен по определению» [35].

Казахстан, например, также сегодня проходит сходный протестный цикл [36–38], в рамках которого есть и закрытие партии, и разгон демонстрации, и создание антикризисного центра [39–40]. При этом однотипно с Украиной и Грузией максимально активные позиции занимают внешние игроки [41].

Все это создает нужный вариант опыта взаимодействия, мифологии и героики, который не сможет быть разрушен простыми действиями властей. Речь идет о долговременной стратегии разрушения, когда модели сопротивления и восстания вводятся в массовое сознание. Дуг Мак-Адам (вслед за Чарльзом Тилли) говорит о другой темпоральной логике в подобных случаях, которая включена в модель политического процесса общественных движений [42]. Выступления уже нельзя останавливать кратковременным инструментарием, поскольку через некоторое время они возобновятся вновь, как это имело место с массовыми протестами против бывшего президента Леонида Кучмы. По сути перед нами столкновение сценарного планирования со стороны тогдашней оппозиции как долговременного и краткосрочных чисто пожарных методов реагирования со стороны власти. Власть могла сделать многое, но не сделала, в то же время оппозиция могла сделать немногое из-за ограниченности внутреннего ресурса, но сделала все возможное.

При этом сегодня подчеркивается, что избирательная кампания Виктора Ющенко не смогла выполнить большинства поставленных перед ней задач, среди которых были следующие [43]:

• разрешение проблемы массмедийной изоляции;

• получение более сильных электоральных позиций на Востоке и Юге;

• опровержение набора мифов вокруг имиджа Ющенко, созданных его противниками;

• расширение предвыборной коалиции;

• создание механизма противодействия фальсификации выборов.

При этом следует подчеркнуть, что эти недостатки не помешали выиграть выборы, так что их роль и значимость становятся не такими существенными.

Произошедшие изменения стали головной болью для соседних государств постсоветского пространства. Россия «закрывается» акцентированием внешних игроков украинской ситуации, занижая при этом роль внутренних, собственно Майдана [44]. Отсюда обвинения в сторону США и Европы как главных действующих лиц на украинской сцене. Азербайджан устами председателя одной из партий Рашада Рзакулиева видит ситуацию в своей стране под углом зрения оранжевой революции в следующем [45]:

• революция – это кризис, вынужденная мера, когда исчерпан диалог между властью и обществом;

• социальных предпосылок в Азербайджане более чем достаточно;

• для предотвращения революционного развития ситуации следует дать институциональный, квалифицированный выход новым центрам силы и влияния, чтобы кто-нибудь другой не взял их под себя.

Подчеркнем важность последнего предложения, поскольку украинская ситуация также характеризовалась определенным торможением вертикальной и горизонтальной мобильности населения, вызванной концентрацией интересов для роста только в системе исполнительной власти, тогда как в советском прошлом и профессор, и учитель, и актер были вариантами успешного развития карьеры.

Анализируя в журнале «Эксперт» революцию 1905 года, Максим Соколов говорит о предсказуемости поведения властей, что соответствовало контексту эпохи, когда и в демократических Британии, Франции и Америке с несанкционированными демонстрациями обращались столь же жестко [46]. То есть все игроки получают и сами производят ожидаемые действия. Украинский результат потому и классифицировался как революция, что имел маловероятный исход. Революции осуществляют определенный переход через желания властных элит к следующему состоянию своего развития.