У меня голос ближе к альту, у неё - звонкое сопрано. Сочетание на редкость хорошее, и я беру на себя вторую партию: пусть Лора ведёт.

В темно-красном своём будет петь для меня моя Дали,

В чёрно-белом своем преклоню перед нею главу,

И заслушаюсь я, и умру от любви и печали,

А иначе, зачем на земле этой вечной живу.

И когда заклубится закат, по углам залетая,

Пусть опять и опять предо мною плывут наяву

Синий буйвол и белый орел, и форель золотая,

А, иначе, зачем на земле этой вечной живу.

И длился печальный проигрыш, и клубились, словно сошедшие из песни, закатные облака по углам зала, и тонуло всё в дымке. Хотелось петь и дальше: о любви, о верности, о вечности.

Лора трясёт головой, рыжие пряди разлетаются языками пламени.

– Да... Умеешь ты уводить, Ваня. А получилось-то как хорошо! Давай-ка ещё.

Что-то слишком тихо вокруг. Заслушались дружинники, засмотрелись на нас, как на диво дивное, а я ужас как не люблю чужого внимания. Хватит с меня и недавнишнего концерта. Отставляю гитару. И собираюсь было попрощаться, как к нам за стол подсаживается воевода.

– Уважите, хозяюшки?

– Что, опять поцеловать?
– Лора подмигивает.
– Так не могу, видишь, у меня свой кавалер присутствует. С ним лучше не нарываться, c Васютой, кстати, тоже. Традиции традициями, а честных разборок ещё никто не отменял.

Он улыбается. Аккуратно разливает нам с Лорой по чарочке. Подаёт: мне, по старшинству, первой.

– Уважьте, - и добавляет тихо, - а то хлопцы начнут с кружками приставать, вам оно ни к чему.

А-а, вот оно что. Пригубливаю для вида.

– И как же мне на твою доброту да ласку ответить, Ванесса-свет?
– задумчиво говорит воевода.
– Уж извиняй, я человек военный, рассусоливать не люблю. Скажу сразу: нехорошо, когда такая хозяюшка - да без хозяина. Счастья-то - его у двоих больше, чем у одного. Сам бы посватался, да женат, таить не буду. Хочешь, наречённым отцом тебе стану? Чтоб было к кому Васюте сватов засылать?

Я верчу в руках стопочку.

– Спасибо на добром слове, Ипатий. Да не до сватовства мне. Сороковник у меня, видишь ли, только начатый. Или не сказали тебе?

– А и с этим люди живут, - отвечает спокойно.
– Ты погодь, не торопись.

Он слегка постукивает пальцами по столу. Кисть у него небольшая для мужчины, но хваткая, до сих пор помню, кончики пальцев слегка сплющены, что бывает, когда с "железом" подолгу работают. А ещё, как хироманты говорят, такие пальцы у натур настойчивых, лидеров по призванию, упорно идущих к своей цели... И у Васюты такие же, невольно вспоминаю я. Одного поля ягоды, спорить с ними - что танк пытаться остановить.

– Негоже это, когда баба на войну идёт, - веско говорит он.
– Одно дело - дом родной защищать, другое - бойню на потеху другим устраивать. То я про Мир этот треклятый. Ладно, когда парни к чёрту в зубы суются - им мужчинами расти надо, ко всему привыкать, а тебе, бабе - на что? Оставайся, свет. Не пожалеешь.

Верчу в пальцах стопочку. Ставлю на стол. Неохота в очередной раз душу изливать, всё про себя рассказывать, сколько можно? Отвечаю лишь:

– Мне надо вернуться. Домой. Вот и весь сказ.

– Или ждёт кто?

– Дети.

И от этого короткого словца он мрачнеет.

– Вон оно как... Супротив этого сказать нечего. Я-то думал - одинокая. Прости, Ванесса-свет. Не обессудь - посижу с вами ещё немного, побалакаю, когда ещё выпадет случай с такими девами поговорить...

И тут из своего угла подаёт голос Аркадий.

– Не тяни кота за хвост, Ипатий, лучше сразу говори, зачем пришёл, я ведь дальние твои подходцы знаю. Уйдёт сейчас Ванесса - доведёшь её своим сердобольством, да и останешься ни с чём.

– Оборотник...
– Воевода недовольно косится на друида.
– Зачем влез? Я ж просто поговорить хотел, хорошим людям помочь...

Аркадий показательно зевает. А я чувствую странное облегчение. Ну и хорошо, что человек подошёл за какой-то собственной надобностью, а то мне неловко было разговор обрывать: вроде, ко мне с сочувствием, а я - не ценю. Теперь можно спокойно забыть все намёки о сватовстве. Воевода, конечно, жук ещё тот, но надо отдать должное: подъехал со своим сочувствием виртуозно, я и сердиться на него не могу.