И Грею приходилось вместе с сестрой защищать мирных жителей Мэллона от своих же собратьев, хотя в детстве он мечтал объединиться со своим племенем. Он в красках живо представлял себе, как мощными скачками мчится стая сквозь лесные дебри, увлекаемая вожаком на поиски приключений, и невероятные мистерии дремучих чащ зовут их, суля бесконечное наслаждение свободой. Но знал он и другое: иногда в часы унынья то один, то другой из стаи завывал на полную луну, в плаче изливая тоску и одиночество, что томит их сердца все годы изгнания…

…Багрово-коричневое небо, с оранжевыми от сквозящих лучей солнца просветами, нависло над черным городом. Мрачно вонзались в небо острые шпили зданий. Ни единого порыва свежего ветерка.Раскаленный воздух душной пеленой окутал мертвые улицы города.

Грей даже во сне знал, что это – Дрэймор, хотя он никогда там не был, и видел только ту страшную терновую стену, навеки разлучившую полуволчонка с отцом и матерью.

Где-то вдали послышался неясный шум. Вместе с ним на горизонте показалась зловещая темная волна. Она приближается, как вихрь, сметая, разрушая и поглощая собой все, что встречается на пути. Бормотание нарастает, превращаясь в грозный рокот. Теперь даже издали видно, что это – кипящая огненная лава, вздымаясь, как цунами, она с дикой скоростью несется к нему, и, кажется, вот-вот обрушится на Грея и выжжет его глаза… Но он поднимает руку, сжимая магический артефакт – сияющий глаз-бериалл, оправленный в витиеватое женское украшение… Словно прозрачная стена загородила его от пожирающей стихии! Чудовищное цунами остановилось у невидимой границы, с неистовством выбрасывая языки пламени и обволакивая все клубами черного дыма. И тут из кипучей лавы стало вылезать множество шевелящихся, как змеи, рук, и множество закопченных когтистых лап, которые потянулись к нему, угрожая затащить его в это адское месиво…

Грей мычал, подергиваясь, и, резко метнувшись в сторону, проснулся и в ужасе открыл глаза… Рука его по-прежнему что-то сжимала и с такой силой, что ногти впились в кожу. Он поднес к лицу сжатый кулак и разжал пальцы – ладонь его была пуста…

Столько лет прошло с тех пор, как они покинули Гринтайл. Шесть лет тогда ему было. Он уже забыл об этих событиях. И, наверное, не вспоминал бы, если б не эти сны, что тревожили его ночами – такие яркие и такие навязчивые, что невозможно было отмахнуться от них и не придать им значения. Этот ночной бред был так тесно связан с его прошлым и так неотвязно бередил его бодрствующее сознание, что Грей решил: эти сны – вещие, это знак ему свыше, указывающий его собственный путь. От таких сновидений юноша просыпался в холодном поту. Но были и другие сны, в которых не адская обитель, Дрэймор, а солнечный Гринтайл являлся ему, как самое прекрасное место на планете.

Грей стоял на холме и любовался развернувшейся перед ним панорамой города, утонувшего в пышной зелени садов: его прямыми и вьющимися улочками, старинной архитектурой, украшенной круглыми луковичками глав и острыми шпилями многочисленных башен… Он видел, как черная кошка разгуливает по черепичной крыше здания, залитой слепящими потоками света, и сам хотел быть той кошкой…

В такие минуты Грею нестерпимо хотелось попасть туда, услышать, как молодой и звонкий голос матери зовет его с увитого плющом балкона к обеденному столу, а ему, шестилетнему пострелу, разгоряченно гоняющему мяч во дворе с мальчишками, так не хочется отрываться от игры... Вечно занятый государственной службой отец мало занимался детьми, но когда у Нафара случались каникулы, он отправлялся с семьей на свою родину, в Гаварну, и тогда Грей и Моран вместе со взрослыми участвовали в охоте, учились определять по нюху звериный след, гнать и травить дичь, а иногда часами, не выдавая себя шорохом, высиживать в засаде.

Быть может, отец и мать сейчас там, в Гаварне, и они их ждут с сестрой...

Вереницы снов складывались в его голове в единую картину, и ему казалось, что все это был зов… зов судьбы, зов отца, который веками ждет его…

…На обветшалом троне со странными паучьими лапками восседал величественный старец. Трон и старик были так густо оплетены паутиной, что толстые паучьи ножки казались естественным продолжением этой древней регалии. Седые волосы и редкая борода электа были столь длинны, что свешивались до самых ног. И куда-то в космические дали был устремлен его неподвижный взор. И был этот взор до того тяжелым и гнетущим, что Грей физически ощущал, как холод многовековой печали пронизывает его насквозь. Эта печаль тревожила душу и долго не отпускала Грея. И, как в бездну, затягивал молодого алькора взляд, в котором застыли Скорбь и Вечность – Вечная Скорбь. Старец словно сросся с троном, на котором сидел, и окаменел вместе с ним на многие века, но странно в этом изваянии словно застыло ожидание, что кто-то придет и разрушит его тяжкие оковы…

Этот сон часто снился Грею. Кто он этот старец, взошедший на престол, юный волчкор не знал, но смутные догадки терзали его сердце.

И опять эта тронная зала, бередящая смутные воспоминания детства... Высокие сводчатые потолки и словно парящие в воздухе хрустальные люстры, мерцающие сотнями огоньками свеч. В конце залы – трон миэриты, знакомый с детства: с рельефным узором подлокотники и гнутые ножки престола в оправе из белого золота. Над синим бархатом высокой спинки взметаются два серебристых крыла… Но почему на нем не эфирно струящаяся миэрита, а этот старец – воплощение скорби и вечности?

Снилось Грею, что он не один стоит у подножия того странного трона, а их четверо – четверо друзей, прошедших долгий и опасный путь….

– На этой земле могла быть жизнь, но здесь все мертво, – горестно говорит полуволк окаменевшему от времени старцу.

– Мы не мертвые, мы – другие, – надтреснуто и хрипло отвечает ему древний элект. – Этот храм – все, что осталось от Гринтайла, это единственное, что не изменилось с тех пор.

Пока старец говорил, Грей внимательно вглядывался в его землистого цвета лицо, испещренное множеством глубоких морщин, и мучительно вспоминал, почему оно так знакомо ему.

– Папа? Папа, почему ты оставил нас? – со слезами вдруг произнес Грей, задавая вопрос, который мучил его почти всю сознательную жизнь .– Мы думали, ты погиб, а ты здесь.

– Для Гринтайла наступили тяжелые времена. Я выполнял свое предназначение. Каждый должен выполнить свое предназначение, – негнущимся, рассыпающимся голосом повторил Нафар. – Этот храм – остывшее сердце Гринтайла, и только камень бериалл способен вдохнуть в него жизнь. Тот же камень снимет заклятие и с твоего отца, сын мой, – проговорил элект, и тут же перед глазами Грея из лучистого потока воздуха выплыл образ-фантом дамской диадемы, в центре которого небесной лазурью сиял магический кристалл…