Тургенева предполагать в простых, малоразвитых людях основы иногда тупой и

досадной, но всегда стойкой и неизменной честности. Что касается до

высокогуманных оснований его поведения, мы даже решаемся выделить из

переписки одно задушевное письмо его, вовсе не предназначавшееся для публики, но разоблачающее в сильной и блестящей степени правила и начала Тургенева.

Пусть упрек в нескромности падет на меня, но скрыть одну черту его характера я

не мог.

«Париж. 16 (28) января 1861.

Наконец получил я столь давно ожиданное от вас письмо, милый друг,— и

вы, вероятно, не будете сомневаться в моих словах, когда я скажу вам, что никто

изо всех ваших приятелей так искренно не обрадовался сообщенному вами

известию, как я. Моя привязанность к вам старинная, сердечная, а потому и

радость была большая. Вам известны также мои чувства к вашей будущей жене, которой прошу передать мой самый дружеский и горячий привет. Теперь это

событие — столь неожиданное с первого разу — кажется мне совершенно

естественным и необходимым — и чем больше я о нем думаю, тем отраднее и

прекраснее представляется мне ваша будущая жизнь. Слава богу! Свил себе

человек гнездо, вошел в пристань — не все мы, стало быть, еще пропали! То, о

чем я иногда мечтал для самого себя, что носилось передо мною, когда я рисовал

325

образ Лаврецкого — свершилось над вами, и я могу признать всё, что дружба

имеет благородного и чистого, в том светлом чувстве, с которым я благословляю

вас на долгое и полное счастье. Это чувство тем светлее, чем гуще ложатся тени

на собственное мое будущее; я это сознаю и радуюсь бескорыстию своего сердца.

Мария Алекс. (Марко Вовчок), которой я сообщил ваше письмо, от души

вас поздравляет. Я непременно хочу увидеть вас обоих перед вашим отъездом в

деревню, Я и без того хотел вернуться в Россию в апреле месяце, а теперь это уже

дело решенное. 15 (27) апреля я в Петербурге — может быть, даже раньше.

Посмотрю на вас, прочту вам свою новую повесть и отпущу вас — с богом — «к

четырехугольным грибам» [424]. Итак, ждите меня через три месяца.

Я получил длинное письмо от Основского, и оказывается, что он

действительно был оклеветан — и достоин сожаления. До него, между прочим, дошли слухи, будто я поручал вам употребить против него полицейские меры; будьте так добры, напишите ему в двух словах, что я ничего подобного вам не

поручал: это поднимет этого придавленного человека, который в одно и то же

время разорен и опозорен. Зная ваше доброе сердце, я не сомневаюсь в том, что

вы немедленно это сделаете. Я не мог не усомниться в нем, вследствие писем от

его же приятелей, но я никогда не позволил бы себе осудить окончательно

человека бездоказательно.

Ну, а за сим — прощайте. Еще и еще поздравляю вас и крепко вас обнимаю

и лобызаю в обе ланиты; а вашей невесте позволяю себе поцеловать руку.

Кланяйтесь всем приятелям и будьте здоровы и благополучны. Любящий вас Ив.

Т.».

* * *

Особый эпизод — устранение распри с гр. Л. Н. Толстым — приходится к

этому же времени. С апреля месяца Тургенев находился уже в своей деревне, Спасском, где и произошла сцена их столкновения. Тургенев во всех своих

письмах заявляет, что первым виновником ссоры был он сам своим

неосторожным словом, что и должно было предполагать, зная его старую

привычку, некстати возобновившуюся тогда, а именно отвечать ядовитым

замечанием на всякую речь, которая ему не нравилась, а таких речей было немало

у гр. Л. Н. Толстого в последних сношениях его с Тургеневым. В одном из своих

писем, которое сейчас же увидим, Тургенев старается уверить, что Толстой его

ненавидел с самого начала и сам он, Тургенев, никогда не любил его, но вслед за

тем являются от Ивана Сергеевича известия совершенно противоположного

смысла и характера. Такие повороты мысли встречаются очень часто у него, да и

в переписке, какая далее прилагается, не редкость найти то же самое. Им

объясняются также и насмешливые отзывы его о лицах, горячо и искренно им

любимых. Смущаться или останавливаться перед таким явлением может только