Прощайте, carissimo; жму вашу лапку и целую ручку вашей жены. Ваш И.

Т.».

* * *

Последние письма из Спасского относятся к 18 и 28 августа 1861 года. В

одном из них он извещает об окончании романа «Отцы и дети», 20 июля. Судя по

сведениям, какие имеем, роман писался почти около года, часто прерываясь, и

шел то ускоренными, то медленными шагами. Ему предстояли еще целые полгода

поправок, изменений, переговоров, пока он явился в печати и произвел то

впечатление, о котором еще будем говорить. Недаром, замечал сам автор, что он

работал над ним усердно, долго, добросовестно. Значительная доля труда и

таланта, положенная на его создание, только и могли упрочить ему тот громадный

успех и ту враждебность, какими он пользовался в свое время. Представляем

покамест последние письма из Спасского:

«Село Спасское 6. (18) августа 1861.

Мне давно следовало написать вам, дорогой П. В.,— но черт знает, как это

выходило: собирался беспрестанно, а пишу только теперь. Извините великодушно

и выслушайте снисходительно.

О моей глупости с Т. (Толстым) говорить не стану, она давно упала в Лету, оставив во мне ощущение стыда и конфуза, которое возобновляется всякий раз, как только воспоминание коснется всей этой нелепой проделки. Мимо!

Мой труд окончен наконец. 20 июля написал я блаженное последнее слово.

Работал я усердно, долго, добросовестно: вышла длинная вещь (листами двумя

печатными длиннее «Дворянского гнезда»). Цель я, кажется, поставил себе верно, а попал ли в нее — бог знает.

А отсюда выезжаю около 25-го, и, передавая рукопись Каткову, непременно

потребую, чтобы он дал вам ее прочесть (так как, вероятно, раньше ноября эта

вещь не явится [433]), а вы непременно напишите мне подробную критику в

332

Париж poste restante. Так как у меня будет черновая тетрадь, то мне можно будет

сделать нужные изменения и выслать их заблаговременно в Москву. Если вы не

скоро приедете в сей последний город, то я скажу Каткову, чтобы он велел

переписать и послать вам рукопись.

Провел я лето здесь порядочно; ни разу не болел, но охотился очень

несчастливо. Дела по крестьянскому вопросу (что касается до меня) остаются в

statu quo (в том же положении (лат.) до будущего года; надеюсь, однако, уломать

здешних крестьян на подписание уставной грамоты. До сих пор они очень

упорствуют и носятся с разными задними мыслями, которых, разумеется, не

высказывают.

Читаю я мало, и то, что мне попадается из русских журналов, не очень

способно возбудить желание подобного упражнения. Совершился какой-то

наплыв бездарных и рьяных семинаров — и появилась новая, лающая и

рыкающая литература. Что из этого выйдет — неизвестно, но вот и мы попали в

старое поколение, не понимающее новых дел и новых слов. А «Век»-то, «Век»!

Хуже этого нашего журнала еще не бывало.

Вы еще успеете написать мне, если ответите тотчас, сюда: долго ли вы

думаете еще прожить в деревне и какие ваши планы на зиму? Мои же планы не от

меня зависят, а от того, когда и как выдам я свою дочь и выдам ли ее. Очень бы

хотелось хотя в январе вернуться в Питер.

Здесь я очень часто вижу Фета. Он, по-прежнему, очень хороший малый.

Впрочем, новых знакомств, как и новых чувств, новых намерений — нет. Мы уж

рады теперь, когда продолжаем безбедно.

Ну, прощайте, милый П. В. Когда увидимся — бог весть. А вы не

оставляйте меня своими письмами, на которые я буду отвечать исправно, по-

старому. Обнимаю вас — преданный вам И. Т.».

Через 10 дней получена была из Спасского коротенькая записка, которую

здесь прилагаем, несмотря на то, что она содержит похвальный отзыв об одной из

моих статеек, но биографическое ее значение от этого не уменьшается.

«Село Спасское, 28 августа 1861.

Милый П. В. Я не могу уехать из Спасского (это событие совершится

завтра), не отозвавшись хотя коротеньким словом на ваше дружелюбное письмо.