минута, о которой он говорил прежде, когда для спасения своей мысли и совести

следует решиться на откровенный разрыв с самыми близкими людьми. Покойный

Герцен рассказывает в своих известных записках, что перед отъездом Белинского

из Москвы произошел между ними спор, за которым последовало охлаждение

между друзьями, длившееся, впрочем, недолго, всего год, и кончившееся полным

примирением их, так как первая причина ссоры — слепое прославление

действительности — признано было самим его исповедником, Белинским, философской и жизненной ошибкой. Описание спора у Герцена очень

любопытно: оно показывает первые бури, возникшие у нас от столкновения

систем и отвлеченностей с явлениями реального характера. Герцен добавлял еще

свое описание изустно следующей подробностью. Когда через год после первого

столкновения с Белинским Герцен явился в Петербург, он уже застал там

Белинского и, разумеется, возобновил с ним распрю по поводу нового учения. И

тогда-то, рассказывал Герцен, в жару спора со мной Белинский прибег к

аргументу, прозвучавшему необычайно дико в его устах. «Пора нам, братец,—

сказал критик,—посмирить наш бедный заносчивый умишко и признаться, что он

всегда окажется дрянью перед событиями, где действуют народы с своими

руководителями и воплощенная в них история» [100]. По сознанию Герцена, он

пришел к ужас от этих слов, тотчас же замолчал и удалился. Ему показалось, что

тут совершилось какое-то отречение от прав собственного разума, какое-то

непонятное и чудовищное самоубийство. Через два года, по возвращении из

второго своего удаления, в Новгород, снова в Петербург (1841 год), Герцен уже не

имел никаких поводов препираться с критиком: они были одинакового мнения по

всем вопросам [101].

Белинский явился, таким образом, в чуждый ему город с глубокой раной в

сердце; но он все еще надеялся переиначить взгляды друзей на свои теории, высказав всю свою мысль по поводу спорного пункта, их разделявшего. В начале

1840 года он явился со статьей «Менцель, критик Гете» в «Отечественных

записках». Здесь, подавляя всей силой своего презрения мелкие умы, кропотливо

разбирающие, что им нравится и что не нравится в исторических явлениях, Белинский создает особые права, преимущества, даже особую нравственность для

великих художников, великих законодателей, гениальных людей вообще, которые

уполномочиваются изобретать особые дороги для себя и вести по ним

современников и человечество, не обращая внимания на их протесты, волнения, симпатии и антипатии. Более полной подчиненности в пользу привилегированных

избранников судьбы нельзя было проповедовать [102]. Надо признаться, статья

была живо и мастерски написана, содержала много верных заметок, сделавшихся

теперь уже общим достоянием, как, например, заметку о меткости и исторической

важности непосредственного чувства в народных массах, о родственной связи, существующей всегда между стремлениями великих умов и инстинктами

общества и проч.; но все это не ослабляло ее основного софистического

110

характера, отстранявшего вполне критические отношения к общественным

вопросам. Все это продолжалось недолго. К осени того же 1840 года Белинский

уже вышел из чада направления, грозившего остановить всю его деятельность с

самого начала.

У нас уже много было писано об этой эпохе развития Белинского и с

различными целями. Предмет, однако же, не вполне уяснен, потому, может быть, именно, что слишком много занимал исследователей и раздут ими до размеров

важного психического явления, чему способствовал и сам Белинский своими

последующими объяснениями. В сущности, это был просто безграничный

оптимизм, которым разрешалась Гегелева система часто и не на одной только

русской почве; она уже и в других странах, как в Пруссии, производила те же

результаты, по присущему ей двоемыслию. Стоило только понять ее определение

государства как конкретного явления, в котором отдельная личность должна

найти полное успокоение и разрешение всех своих стремлений,— стоило только, говорим, понять это определение в одном известном, официальном смысле, чтобы

прийти к обоготворению всякого существующего порядка дел. Первым

руководителем Белинского, однако же, на этом поприще самообольщения был в