Былъ на исход іюнь. Шервуду дали починить сдло старшей барышни. Онъ выпилилъ новый ленчикъ, поправилъ и щегольски, заново отдлалъ все сдло. Черноглазая, семнадцатилтняя красавица Адель, на глазахъ снявшаго фуражку механика, сла, въ соломенной шляпк, съ алыми лентами, на сраго, съ куцымъ хвостомъ, скакуна и, въ сопровожденіи стараго берейтора, поскакала за Каменку, въ лсъ, на зеленющіе холмы. Шервудъ только вздохнулъ, вспоминая улетвшіе, былые годы, иную деревню, дса и холмы, и иную, теперь также недосягаемую красавицу. Онъ ушелъ на мельницу блдный, едва помнившій себя, и тамъ чуть не плакалъ: грызъ съ бшенства ногти и мысленно проклиналъ всхъ и все.

Шервуда давно уже поразило одно обстоятельство. Онъ сталъ замчать, что въ Каменку, гд, за отсутствіемъ старшаго брата, хозяйничалъ Василій Львовичъ Давыдовъ, въ опредленные дни, и именно по вечерамъ, каждую субботу, съзжались одни и т же гости, почти исключительно военные. Онъ сталъ узнавать отъ прислуги ихъ имена. Тутъ были: генеральнаго штаба поручикъ Лихаревъ, штабъ-докторъ второй арміи Яфимовичъ, подпоручикъ полтавскаго пхотнаго полка Бестужевъ-Рюминъ, подполковникъ, командиръ конно-артиллерійской роты Ентальцевъ, нын батальонный командиръ черниговскаго полка — подполковникъ Муравьевъ-Апостолъ, отставной штабсъ-капитанъ гвардіи Поджіо и другіе. Шли толки, что ждутъ и другихъ гостей, въ томъ числ командира вятскаго пхотнаго полка, полковника Пестеля.

— «Что бы это значило?» — началъ разсуждать Шервудъ, прислушиваясь въ толкамъ семьи дворецкаго о постителяхъ Каменки: «въ карты они не играютъ, не кутятъ, не пьютъ…. съ дамами видятся только за чаемъ, да ужиномъ, сидятъ въ пристройк Василія Львовича, либо на верху, и на другой день разъзжаются…. Военные! ужъ не затвается-ли куда походъ? Что-то, по слухамъ, неладно въ Польш и какъ-бы опять на австрійской границ…. Что, если и впрямь, война, походъ? Очевидно, держатъ въ тайн, готовятся…. Узнать-бы и заране попроситься въ дйствующій отрядъ.»

Однажды, въ субботу, Шервудъ посл ужина ходилъ по двору. Его мучили сомннія, неизвстность. Таинственныя бесды прізжихъ дразнили его любопытство. Онъ прошелъ въ садъ, миновалъ нсколько дорожекъ, возвратился къ калитк и поднялъ голову. Часть верхняго этажа была освщена. Одно изъ оконъ было не совсмъ прикрыто занавской. Ночь была звздная, но безъ мсяца. Часть неба застилалась облаками.

Шервудъ оглянулся, примтилъ вблизи лстницу, служившую для закрытія ставень, прислонилъ ее въ стн и ползъ къ верхнему окну. Онъ уже былъ не вдали отъ подоконника, видлъ тни, колыхавшіяся по рам, и готовился, изъ-подъ занавски, разглядть, что происходитъ въ комнат. На двор, за калиткой, послышались шаги. Шервудъ быстро спустился на землю.

— «Нтъ», сказалъ онъ себ: «хоть отъ деревьевъ здсь и темно, на блой стн легко могутъ разглядть….» Онъ опять прошелъ въ садъ. Походивъ по ближней полян, онъ долго приглядывался къ свту въ верхнихъ окнахъ. Руки и ноги его дрожали, любопытство было до крайности возбуждено. Обычная вечерняя возня во двор понемногу затихла. Перестали скрипть и хлопать двери въ дом, на кухн и въ людскихъ. Прислуга, мало по малу, разбрелась по своимъ угламъ. У амбара пересталъ постукивать въ доску сторожъ. На деревн все также смолкло. Наступила полная тишина.

Шервудъ вышелъ изъ сада, поднялся на переднее крыльцо и, подождавъ съ минуту, бережно отперъ дверь въ сни. Осмотрвшись въ полу-тьм, онъ нащупалъ крутую, каменную лстницу, подумалъ: «это на верхъ…. если наткнусь на кого-нибудь, скажу, что по длу къ хозяину!» и, чуть касаясь ступеней, сталъ медленно подниматься. Нсколько разъ онъ останавливался, прислушиваясь. Его тревожилъ скрипъ собственныхъ сапогъ. Въ верхней передней не было никого. — «Прислуга, очевидно, съ разсчетомъ услана внизъ!» — мелькнуло въ ум Шервуда. Изъ смежной комнаты въ дверную щель передней пробивалась полоска свта; изъ-за двери ясно слышались оживленные голоса.

«Такъ и есть», — подумалъ Шервудъ, «обсужденіе похода…. готовится война…. Но какъ бы не попасться, получше разслышать?» — Онъ осмотрлся, снялъ сапоги, чтобы не скрипли, взялъ ихъ подъ мышку, подошелъ на цыпочкахъ къ заманчивой дверя и, замирая, приложилъ къ замочной скважин сперва глазъ, потомъ ухо. Онъ наблюдалъ нсколько мгновеній, отрывался отъ двери и опять жадно въ ней припадалъ. Кровь бросилась ему въ голову. Сердце билось такъ сильно, что онъ схватился за грудь и едва устоялъ на ногахъ.

Вокругъ большаго, заваленнаго бумагами стола, какъ разглядлъ Шервудъ, помщались вс обычные постители Каменки. Ближе другихъ, у лвой стны, сидлъ хозяинъ, Василій Львовичъ Давыдовъ. Вправо и бокомъ, также у двери, располагался пріхавшій въ тотъ день, коренастый и строгій лицомъ, полковникъ Пестель. За нимъ, съ перомъ въ рук, надъ бумагой, сидлъ, въ свитскомъ мундир, длинно-волосый и худощавый, съ выразительными глазами, подпоручикъ Лихаревъ. Пестель, съ ршительно протянутою рукой, что-то кончилъ объяснять. Лихаревъ, взглядывая на говорившаго, наклонялся, быстро записывая. Шервудъ затаилъ дыханіе и сталъ слушать. Первыя слова Пестеля бросили его въ холодъ и жаръ. «Онъ предсдатель, отбираетъ голоса…. что за диво?» — подумалъ Шервудъ. Пестель кончилъ. Началось общее разсужденіе. Французскій, съ примсью русскихъ выраженій, говоръ то затихалъ, то обновлялся съ новою силой. Шервуду становилось понятно и ясно нчто совершенно неожиданное, изумительное, повергшее его въ нервную дронь. До него долетали слова: «да вдь такъ ршено» — «въ Польшу отвтить отъ имени союза» — «наше общее дло» — «Васильковская и Тульчинская управы» — «Мордвиновъ что? аристократъ!» — «Петербургу дать новый совтъ! къ черту Аракчеева!» — «на голоса!» — Говорили рчи Поджіо, Бестужевъ-Рюминъ и Муравьевъ. Лихаревъ записывалъ ршенія.