— Маху, братъ, далъ!…

— Эка бда случилась! горевалъ покупатель.

— Пять копекъ, еще небольшая бда, утшалъ его, подсмиваясь, его товарищъ.

— Какъ дать копекъ не бда! съ отчаяніемъ проговорилъ купившій рыбу.

— Эту рыбу — воблу, наши бабы и варить-то не станутъ, объявилъ станціонный староста.

— Какъ не станутъ?

— Да какъ же? Не варятъ, что-ль?

— Хоть и сварить…

— Ее у насъ не варятъ!

— Что же длаютъ?

— Сушитъ.

— Да вдь ее нескоро высушишь?!..

— Извстно, не ныньче — завтра высушишь! прибавилъ староста: — на солнц скоро ли высушишь!

— Въ самомъ дл, воблу не варятъ, а только сушатъ? спросилъ я станціоннаго старосту.

— Правда, и сушили мало, отвчалъ тотъ: — на одинъ только жиръ и шла; только для жиру воблу, да бшенку и ловили. А теперь и вобла и бшенка въ честь вошли!

— Какъ въ честь вошли?

— А такъ: воблу теперь сушатъ, отвчалъ староста:- и бшенка теперь не бшенка стала!

— Какъ не бшенка?

— Астраханская сельдь прозывается.

— Отчего же кто?

— Чистяковой рыбы и здсь стало мало, а на Дону, говорятъ, и совсмъ перевелась!

— Такъ нельзя сварить эту рыбу? жалобно спрашивалъ купившій старосту.

— Нельзя.

— Сдлай такую милость!..

— Бабы не станутъ варить…

Однако, при моемъ посредничеств, дло было улажено и вобла была сварена.

— Вотъ вамъ и уха! сказалъ староста, ставя на столъ большую чашку съ вареной воблой.

— Спасибо, хозяинъ!

Староста принесъ дв ложки, моя спутники отрзали купленнаго на базар хлба.

— Чмъ не уха?! сказалъ одинъ изъ нихъ, хлебнувъ ложку ухи: — кто разв плоха уха?

— Ничего, отвчалъ ему его товарищъ: — ничего, эту уху еще сть можно всякому.

— Это не уха! говорилъ первыя спутникъ, жадно хлебая уху.

— Уха ничего… Право, ничего!.. Отвдайте, Павелъ Иванычъ, предложилъ мн товарищъ.

Я попробовалъ: уха, въ самомъ дл, ничего; изъ плотвы уха не лучше, а въ безрыбныхъ мстахъ и плотва въ чести… Да и то сказать: на безрыбьи и ракъ рыба; на безлюдьи и ома дворянинъ. Здсь, при изобиліи рыбы, вобла — не рыба.

— Наши не дятъ ни воблы, ни бшенки, ни сомовины, сказалъ станціонный староста:- а вотъ хохлы прізжаютъ; вотъ изъ Воронежской губерніи, т до смерти объдаются!

— Какъ, до смерти?

— Да вотъ пріхали въ прошломъ году они изъ Воронежской губерніи; пріхали они за рыбой; пошли на базаръ, увидли сома, — торговаться!.. А у насъ сомъ аршина полтора — пятнадцать копекъ… Купили: принесли домой, сварили, и принялись за своего сома — такъ всего и убрали!.. А ихъ было всего трое, что-ль, четверо ли человкъ!.. Такъ что-же ты думаешь?.. Ни одного въ живыхъ не остаюсь — вс передохли!.. обълись, значитъ, сомовиной.

— Вс умерли?

— Какъ есть, вс.

— Посылали за лекаремъ?

— Какъ-же, посылали.

— Что-жь лекарь?

— А что?.. посмотрлъ лекарь на хохловъ, посмотрлъ: при немъ хохлы и умерли.

Намъ было объявлено, что нашъ пароходъ „Волга“ отправится рано по утру, а потому мы перебрались на него еще засвтло.

Про Царицынъ городъ я могу сказать очень мало, потому, что разъ пройдя по городу, нельзя сказать много.

Объ Царицын я слыхалъ много и сидя на школьной скамь, и посл, шляясь между народомъ. Вс въ одинъ голосъ говорили, что Царицынъ торговый городъ, что въ немъ одна изъ значительныхъ на Волг пристаней, и что это одинъ изъ красивыхъ уздныхъ городовъ. О торговл города и значительности его жителей я ничего не могу сказать; вроятно, он значительны, а волжско-донская чугунка надолго упрочила значеніе Царицына, которое сильно было пошатнулось конно-желзной дорогой, которая шла не на Царицынъ, а на Дубовку. Отъ наружнаго вида Царицына я ждалъ больше, чмъ нашелъ; его сравнивать нельзя не только съ Ельцомъ, но и Блгородъ, Мценскъ, Болховъ, по постройк, далеко выше стоятъ его. Царицынъ своей постройкой подходитъ подъ какой-нибудь Трубчевскъ. Теперь, вроятно, Царицынъ очень поправится: желзная дорога платитъ за мсто, занимаемое станціей, 3,000 руб. сер. и за каждое судно, кажется, по 50 коп. Но врно, что городъ выстроится не на старомъ мст, а ближе къ станціи, которая отстоитъ отъ теперешняго города слишкомъ за полверсты, когда не больше.

На пароход, благодаря хлопотамъ господина, которому я общалъ книжку, намъ досталась отдльная каюта: машинистъ намъ троимъ уступилъ свою, и мы помстились самымъ лучшимъ образомъ: могли быть одни, могли ходить и въ общую каюту и на палубу. Должно замтить, что на пароход „Волга“ особыхъ каютъ нтъ для пассажировъ, а только одна общая.

Устроившись въ своей кают, мы вышли на палубу, гд еще никого не было.

— Вы видли капитана парохода? спросилъ я своего спутника, выйдя на палубу.

— Нтъ… не видалъ!…

— Какъ же вы билеты взяли?

— И билетовъ не бралъ…

— Кому-жь вы деньги отдали?

— И денегъ никому не отдавалъ! какъ-то ужь очень зло отвчалъ онъ мн.

— Какъ такъ?

— А такъ!..

Мы замолчали.

— Разв здсь настоящій капитанъ? съ горечью заговорилъ мой спутникъ.

— А какой-же?

— Простой мужикъ!..

— Такъ-что-жь?

— Простой мужикъ, я вамъ говорю!.. Такъ, по-мужицки, въ кафтан и ходитъ.

— А все капитанъ!..

— Да я знать не хочу, что онъ капитанъ! закричалъ мой спутникъ: — знать не хочу!.. простой мужикъ!.. А тоже… капитанъ парохода!.. Знать не хочу!..