— Ты про меня? откликается тщедушный мужиченка. — Врешь, я — крестецкій.

— Все равно, нашъ новгородскій, стало быть, настоящій землякъ. Земляки-то, смотри-ка, какъ другъ за друга… Вотъ ужъ витебскимъ земляникамъ надо чести приписать. Хоть поляками они называются, а куда какъ другъ за дружку стоятъ! Матерчатый платокъ полосатый дьяволъ у женщины сперъ на глазахъ у всхъ, и хоть-бы кто заступился!

— Зачмъ я буду заступаться? Я съ нимъ товарищъ. Я у одного шатра работаю, а онъ у другаго, со мной рядомъ. Я вотъ сейчасъ пойду за нимъ въ трактиръ — онъ меня и попотчуетъ на твой платокъ, коварно улыбаясь, поясняетъ тщедушный мужиченко и дйствительно направляется вслдъ за рослымъ человкомъ.

Двое другихъ заводскихъ тоже не выдерживаютъ искушенія попробовать угоститься на чужой счетъ и тоже поворачиваютъ стопы свои по направленію къ трактиру.

— Недорого вещь человку досталась, такъ ужъ и для товарищевъ стаканчика не пожалетъ, бормочетъ одинъ изъ нихъ.

Баба продолжаетъ выть.

— Утри дурло-то хоть рукавомъ. Въ кровь вдь расшибъ, говорятъ ей женщины.

— Еще милость Божья, свтики, что я сапоги свои новые надла, а то-бы и ихъ Митькой звали и ихъ слизнулъ-бы! плачется баба. — И съ чего человкъ пристаетъ! Ума приложить не могу, съ чего онъ пристаетъ.

— Не зачмъ было связываться, укоризненно замчаетъ ей пожилая женщина.

— Эхъ, милая двушка! Вдь сердце не камень, а наша сестра слаба, отвчаетъ баба. — Сначала-то онъ мн путевымъ показался, въ сиротств меня приласкалъ, миткалю даже на рубаху подарилъ, а потомъ какъ началъ теребить, такъ просто неудержимо. Что ни заработаю — отниметъ и пропьетъ. Подушку и ту, извергъ, пропилъ… Въ деревню я нон на зиму не поду, потому такъ расчитываю, чтобъ мн посл Покрова въ мамки въ Питер идти. Тятенька такъ отписываетъ изъ деревни, что «коли пришлешь пятнадцать рублевъ въ домъ, то я теб новый годовой паспортъ вышлю». А какъ я теперь пятнадцать рублевъ пошлю, коли этотъ подлецъ всей требухи меня лищилъ. Вотъ двадцать-то тысячь кирпичей я приказчику сдала, а гд он — деньги? Вс до капельки въ Амосовскомъ кабак. Только платокъ матерчатый и успла купить себ, а онъ, чтобъ ему ни дна, ни покрышки, сегодня ужъ и послдній платокъ стянулъ.

— Да брось ты Панфила-то. Ну, что онъ теб? совтуютъ женщины.

— Бросила, красавицы мои, давно бросила. Неужто вы не врите, что бросила?.. Присягу готова принять, что бросила, землю съмъ, что бросила, да что-жъ, коли онъ такой сибирный человкъ, что ни чему не внимаетъ.

— Это, значитъ, онъ по старой памяти?

— Вотъ-вотъ… Прежде, съ начала лта — это точно, что промежъ насъ грхъ былъ, а теперь ужъ я давнымъ-давно на него наплевала. Я ему говорю: «какую, говорю, ты имешь надо мной праву»? А онъ: «мое, говоритъ, дло». Ну, вотъ просто обуялъ, обуялъ совсмъ!..

— Ты двушка будешь, что-ли?

— Двушка, двушка, милыя. Трое насъ дочерей у тятеньки, такъ тятенька двоихъ по паспорту отпускаетъ. Сестра въ Питер на извозчичьемъ двор въ маткахъ живетъ, а я по весн въ полольщицахъ на огороды ходила, а потомъ вотъ сюда на заводъ пристала. Пристала и попала въ бду. Истинная бда! А что дальше будетъ — я ума не приложу. Вдь этотъ Панфилъ каждую копйку у меня посл этого отнять можетъ.

— А ты не давай, научаетъ пожилая чернобровая женщина въ коричневомъ платк на голов.

— Да какъ тутъ не отдашь-то? Вотъ и не отдавала, а видите, какое сейчасъ происшествіе было.

— На другой-бы заводъ теб перейти, что-ли? совтуетъ рябая рыжая женщина…

— А книжка-то расчетная? Въ расчетной книжк прямо сказано, чтобы до Александрова дня я на здшнемъ завод работала. Не отпустятъ, расчета не дадутъ, судиться будутъ, — отвчаетъ баба.

— Попроси приказчика, поклонись ему. Авось освободитъ, а ты на другой заводъ. А то что-жъ это такое, коли съ человкомъ сладу нтъ!

— Совсмъ сладу нтъ. Ужасти какой человкъ пронзительный! Вотъ ужъ правду хохолъ. И вс, говорятъ, они, хохлы, таковы.

— Ежели приказчикъ и освободитъ съ этого завода, то все она себ на другомъ завод теперь мста не найдетъ. Не возьмутъ. Куда теперь съ порядовщицами-то?.. Работы на заводахъ скоро окончатся. Вдь ужъ люди говорятъ, первый Спасъ на двор, обсуждаетъ положеніе товарки третья женщина.

— Не возьмутъ, не возьмутъ. И то не возьмутъ, соглашается рябая женщина. — Гд теперь на заводъ взять новаго человка!

— Грхи! Совсмъ грхи! вздыхаетъ баба. — Одно остается, что никакихъ денегъ изъ конторы за заработку не брать, а приказчика просить, чтобы онъ самъ пятнадцать рублевъ въ деревню тятеньк выслалъ. Мн пуще всего паспортъ, чтобъ посл Покрова въ мамки поступить. Въ мамкахъ, милушки, выгодно. У насъ изъ нашего мста одна двушка въ мамкахъ жила, такъ цлое приданое посл ребенка себ получила. Отъ одежи два сундука ломились. И перину, и подушки, и одяло, и наволочки съ простынями, — все, все получила. Вотъ и мн хочется въ мамкахъ около господъ пообмыться и пообшиться, а то вдь у меня, душенька, никакой одежонки нтъ. Живу, живу, работаю, работало, руки какъ подушки вспухли и отъ сырой глины растрескались, а ничего у меня нтъ. Все подлецъ слопалъ! закончила баба, подняла подолъ платья и стала утирать заплаканные глаза.