— Я на всякое угощеніе готовъ, Дунечка, но я не пью пива.

— Какой-же вы посл этого заводскій, ежели ничего не пьете! улыбнулась Дунька.

— А онъ хуже малаго ребенка, прибавила Матрешка. — Теренька-погонщикъ ужъ на что маленькій мальчишка, отъ земли не видать, а давеча пришелъ въ трактиръ и бутылку пива сразу выпилъ.

— Что-жъ тутъ хорошаго? Пьянственное положеніе. Этого-бы Тереньку за виски да объ уголъ за такое происшествіе. Мальчишк и четырнадцати лтъ нтъ, а онъ по трактирамъ пиво пьетъ.

— Ну, вы не очень… Здсь такое обыкновеніе. Ужъ кто на заводъ въ заводскую жизнь пошелъ, тотъ по заводски и живетъ, сказала Дунька. — Да и что такое бутылка пива?

— Ежели парнишка въ такое положеніе сталъ, то отъ бутылки пива и до сороковки водки не далеко, пояснилъ обжигало.

— Какъ я не люблю такихъ вашихъ разсужденій! нахмурилась Дунька. — И все одно, одно. Заладитъ синица Якова и зоветъ имъ всякаго. То мн наставленія читаете, то теперь на Тереньку накинулись.

— Ежели я вамъ, Дунечка, что-либо такое, то это любя васъ, врьте совсти! глубоко вздохнулъ обжигало.

— Подите вы! Ежели-бы любили меня, такъ на пиво-бы мн не жалли, а то вонъ какія слова: «я пива не пью». Вонъ Леонтій любитъ меня, такъ скажи я ему, чтобъ онъ дюжину пива выставилъ — онъ и насчетъ дюжины не постоитъ. Вотъ это любовь!

Обжигало не находилъ словъ для отвта и только тяжело вздохнулъ, горько улыбнулся и махнулъ рукой.

— Нечего рукой-то махать! Я правду говорю, продолжала Дунька. — Вы на угощеніе жадный.

— Да конечно-же правду, поддакнула Матрешка. — Вотъ я всегда съ ней, а хоть-бы вы разъ ее опотчивали.

— Насчетъ гостинцевъ — сдлайте одолженіе, хоть сейчасъ, предложилъ обжигало. — А когда вы Дунечка, пиво или вино пьете, у меня сердце кровью обливается.

— Ну, пошли, похали! Старая псня! отмахнулась Дунька.

— Такая вы молоденькая двушка, такой, можно сказать, бутонъ прекрасной красоты — и вдругъ…

— Ежели вы не бросите вашихъ глупыхъ разговоровъ, то мы попросимъ, чтобъ наши порядовщики отогнали васъ отъ насъ, строго замтила Дунька. — Что это такое въ самомъ дл! Любовью хвалитесь, а сами, какъ ржа желзо, точите меня.

— Хорошо, молчу-съ, покорился обжигало и прибавилъ:- но когда-нибудь у меня съ вами обширный разговоръ насчетъ этого будетъ.

— Никогда не будетъ, потому я слушать не стану.

— Мн хочется, Дунечка, чтобъ вы при вашей красот были скромная двица… Вы будете скромная двица и тогда я…

— Пойдемъ, Матрешка, отъ него прочь. Хуже горькой рдьки онъ мн надолъ, произнесла Дунька и, взявъ подругу за руку, сдлала нсколько шаговъ.

— Постой, Дуня, постой! остановила ее та и, обратясь къ обжигал, прибавила:- Вы вотъ давеча насчетъ гостинцевъ говорили, такъ ужъ попотчуйте насъ хоть гостинцами сейчасъ, что-ли.

— Въ лучшемъ вид!.. встрепенулся обжигало и ползъ въ карманъ за деньгами. — Чего прикажете: пряниковъ, орховъ, подсолнуховъ или карамелекъ?

— Пряники у насъ есть, а принесите изъ лавочки орховъ и карамелекъ, отвчала Матрешка. — Кедровыхъ орховъ и карамелекъ, Дуня?

— Ничего не надо. Чортъ съ нимъ. Найдутся и другіе, которые купятъ.

— Зачмъ-же такія слова, Дунечка? Насчетъ нехмельныхъ угощеній я со всмъ сердцемъ и въ лучшемъ вид… заговорилъ обжигало, вынимая деньги.

— Ну, бгите скорй за орхами и за карамельками, посылала его Матрешка — Дуня будетъ сть ваше угощеніе. Я уговорю ее.

— Зачмъ-же самому бжать? Я пошлю кого-нибудь изъ мальчишекъ, онъ и принесетъ, а самъ побуду около васъ и Дунечки. Васютка! Вотъ теб деньги. Бги въ лавочку къ Гусакову и купи фунтъ кедровыхъ орховъ и полфунта карамелекъ. Да живо! Чтобы одна нога здсь, а другая тамъ. За работу пятачокъ получишь. Поворачивайся! командовалъ обжигало.

Мальчишка взялъ деньги и побжалъ.

— Присядемте, Дунечка, на скамеечку. Вотъ скамеечка за воротами есть свободная, предложилъ обжигало.

— Ну, вотъ еще, сидть! Я и въ трактир въ лучшемъ вид насидлась. Я теперь танцовать буду. Гвоздь! обратилась она къ мужику съ гармоніей. — Чего ты зря на гармоніи-то ноешь! Сдлай намъ псню для кадрильки. Двушки! Чего вы стали? Давайте танцовать кадриль. Матрешка! Пойдемъ! Я съ тобой буду танцовать.

— Да я по кадрильному-то не умю, отвчала Матрешка.

— Научимъ. Не мудрость какая. Ходи да вертись, вертись да ходи — вотъ и вся недолга.

— Дунечка! Позвольте, я съ вами… Я французскую кадриль въ лучшемъ вид… предложилъ обжигало.

— Не требуется. Я съ Матрешкой… Становись, Матрешка. Музыкантъ, играй!

Раздались звуки «Чижика» и пары завертлись… Дунька подпихивала Матрешку я командовала ей: «прямо и назадъ! Вправо, влво… Опять назадъ» Грузная, неповоротливая Матрешка толкалась и вертлась среди танцующихъ, какъ пестъ въ ступ.. Обжигало стоялъ сзади Дуньки, слдилъ за ея движеніями и тяжело вздыхалъ.