Шрифт:
Но куда-же зоветъ ее старуха, что она ей покажетъ?! Она собрала вс свои силы, поднялась совсмъ даже спокойная съ виду и проговорила:
— Куда идти? веди меня, веди скоре… ты видишь, я спокойна!
Петровна пошла передъ нею, направляясь въ глубину парка. Черезъ нсколько минутъ он дошли до каменной ограды.
— Куда-же теперь? — въ изумленіи спросила Ганнуся:- здсь нтъ прохода!
— Есть проходъ, — шепнула старуха:- только ты, сударыня, тутъ никогда не бывала.
Она раздвинула руками густыя втки, и он стали пробираться вдоль ограды.
По временамъ старуха останавливалась, прислушивалась и пробиралась дальше. Ганнуся шла по пятамъ за нею. Вдругъ, старуха остановилась.
— Здсь, — сказала она:- вотъ дверца! Видишь ты… ея и не видно и всегда была заперта, а нынче и запереть позабыли, третью ночь стоитъ отпертая… я ужъ выслдила…
И, говоря это, старуха дернула своими дрожащими руками за маленькую скобку. Открылась узенькая, закрашенная подъ камень дверца. Старушка прошла въ нее. Ганнуся послдовала за нею. Она уже не задавала себ никакихъ вопросовъ. Она ни о чемъ не думала, ничего не чувствовала. Все въ ней какъ-будто остановилось. Теперь единственное стараніе ея было идти какъ можно осторожне, какъ можно меньше шумть; она вся превратилась въ слухъ и зрніе.
Он очутились въ какомъ-то узкомъ, темномъ проход между двумя каменными стнами. Высоко надъ головою мигали звзды, луна озаряла только самую верхушку блыхъ стнъ, а внизу было совсмъ темно и сыро. Он прошли шаговъ триста. Петровна остановилась, шепнула едва слышно:
— Тише, притаись! — и показала рукой передъ собою.
Ганнуся вглядлась: разстояніе между двумя стнами расширялось, проходъ оканчивался небольшимъ крылечкомъ, ведшимъ въ одно-этажное каменное зданіе. Оставивъ крылечко вправо, можно было пройти дальше, между стной, которая шла вокругъ всего парка, и стною этого зданія. Тутъ былъ узенькій проходъ, и въ этотъ-то проходъ повела Петровна Ганнусю.
— Слушай!!
Ганнуся уже и безъ того слушала. Она слышала людской говоръ, раздававшійся изъ этого неизвстнаго, никогда невиданнаго ею каменнаго домика. И видла она передъ собою полосу свта, ударявшую прямо въ стну. Этотъ свтъ долженъ былъ идти изъ окна. Вотъ и окно. Затаивъ дыханіе, Ганнуся мгновенно подкралась къ нему и взглянула. Окно занавшено, но не плотно, изъ праваго угла стекло выбито. Все видно, все слышно, все въ двухъ шагахъ… Она не дышетъ, не шелохнется, смотритъ въ небольшую щель изъ-за занавски. Ей видна часть комнаты, ярко озаренная…
Вся эта комната убрана дорогими коврами, по стнамъ на полкахъ разставлена массивная серебряная посуда. Но Ганнуся не замчала этого убранства; она не мигая глядла на другое: передъ нею мелькали человческія фигуры; она отчетливо могла разсмотрть вс лица. Нкоторыя изъ этихъ лицъ ей знакомы:- она видла ихъ тамъ, въ большомъ дом, у себя, за своимъ столомъ, — эти невдомые внезапно появлявшіеся и исчезавшіе пріятели ея мужа. Но они не одни здсь. Вотъ передъ нею мелькаютъ женщины, молодыя и красивыя женщины… только въ какомъ он вид!.. Какой стыдъ!.. Он пляшутъ, он поютъ…
И вотъ, — у нея почти остановилось сердце, — вотъ онъ, ея мужъ. Онъ мелькнулъ передъ нею, обнявшись съ красивой, громко смявшейся женщиной. Да онъ ли это, полно?! лицо красное, налитые кровью глаза… Онъ кричитъ что-то, еле на ногахъ держится. Да и вс видно пьяны… Безобразная оргія въ полномъ разгар…
Ганнуся закрыла глаза, отшатнулась отъ окошка и, держась за стну, сама шатаясь, точно пьяная, направилась назадъ, по прежней дорог. Старуха осторожно пробиралась за нею. Он вышли, наконецъ, изъ узкаго прохода.
Ганнуся позабыла о Петровн и, какъ безумная, кинулась сквозь кусты по дорожкамъ и тропинкамъ парка къ дому. Она бжала, будто за нею гналась цлая стая отвратительныхъ привидній.
Но вдругъ силы ее покинули, она со слабымъ крикомъ упала на землю и потеряла сознаніе.
X
Не мало прошло времени, пока Ганнуся, очнувшись на сырой трав парка, собралась съ силами и добрела до дому. Страшную ночь провела она, а на слдующее утро поднялась съ постели, на которой почти не смыкала глазъ, совсмъ другою, совсмъ новою.
Она сама себя не узнавала. Несмотря на вс тревоги и тоску, она все-же до этого дня оставалась почти ребенкомъ, существомъ, не знавшимъ жизни, у котораго все еще было впереди:- теперь это была женщина, у которой все назади осталось. Она чувствовала себя старой, уставшей. И жизнь, и все показалось ей такимъ ненужнымъ, такимъ отвратительнымъ.
Она пошла къ своему ребенку, страстно прижалась къ нему, облила его слезами. Малютка смшно улыбался ей, выставлялъ впередъ губки и, что-то бормоча, тянулся къ ней крохотными рученками. Но онъ не вызвалъ въ лиц ея отвтной улыбки, не заставилъ радостно дрогнуть материнское сердце. Она еще горьче заплакала, любуясь имъ; потомъ ея слезы вдругъ остановились, — безмолвная тоска сдавила ей грудь, и она только шептала: