Шрифт:
Что это? Подъ землею, подъ самой бесдкой, идетъ какой-то гулъ, будто раскаты грома. А потомъ еще странне, еще непонятне, будто гд-то ржать кони. Но никогда еще въ жизни не слыхала она такого гулкаго ржанья.
Она оглядывалась во вс стороны. Кругомъ было достаточно свтло отъ луннаго сіянія, — ничего особеннаго не было видно. Знакомые кусты стояли неподвижно. Внизу тихо плескались серебристыя волны. На противоположномъ берегу тоже ни малйшаго движенія — вся природа спала.
Между тмъ странные звуки, и топотъ, и ржанье слышались всесильне. Вотъ они еще и еще слышне. Подземный гулъ вдругъ замеръ и смнился боле ясными звуками. Теперь уже не можетъ быть никакого сомннія, слышится тихій говоръ человческихъ голосовъ, ржанье лошадей. Подъ самой бесдкой плеснула вода.
Уфъ!!
Что-то грузное будто упало въ рку и поплыло.
Ганнуся прижалась къ каменной колонн, слегка наклонилась надъ высокими перилами, взглянула внизъ и увидала въ вод плывущую лошадь, вотъ еще другая, третья, десятокъ, больше десятка лошадей. Нсколько человкъ конюховъ купаютъ ихъ и моютъ, тихо переговариваясь между собою.
Она спряталась за колонну и ждала. Боле получаса слышался людской говоръ, храпъ и ржанье лошадей. Затмъ эти звуки опять смнились другими, то есть перешли съ чистаго воздуха подъ гулкіе подземные своды.
Ганнуся вышла изъ бесдки и направилась къ дому полная неудомнія:
«Здсь подземный ходъ, цлая галлерея, черезъ которую можно выводить лошадей къ рк, а я не знала этого, никогда о томъ не слыхала, мужъ никогда ничего не говорилъ… И потомъ эти лошади? Какія это лошади?!»
Она очень любила лошадей и знала всхъ, бывшихъ у нихъ на конюшняхъ.
«Это не наши кони, — съ изумленіемъ думала она:- я ихъ хорошо разглядла. И потомъ, сколько ихъ! Какъ много! Что все это значитъ!?»
Ей стало такъ тяжело, такъ тоскливо.
«Вотъ… начинается! — подумала она:- тутъ тайна какая-то и все это неспроста!»
Но какъ-же узнать ей, что это значитъ?! Спросить мужа, спросить прислугу; но, вдь, если это тайна, никто ничего не скажетъ… скроютъ истину, только будутъ слдить за нею, только помшаютъ ей добраться до правды. Нтъ, она ни у кого ничего не спроситъ. Она ни слова не скажетъ мужу ни про коней этихъ, ни про подземную галлерею. Она только будетъ наблюдать, будетъ искать…
VIII
Она ршилась молчать и осторожно слдить, а между тмъ за нею самой уже слдили. Но это былъ не мужъ и не приставленный имъ шпіонъ.
Въ то время, какъ она, счастливая и отуманенная первой страстной любовью, пріхала въ Высокое и увидала своихъ маленькихъ пасынковъ, она замтила въ числ ихъ нянекъ старушку, которую называли Петровной. Обратила она на нее вниманіе потому, что эта Петровна была очень стара, очень безобразна и въ то-же время въ ея сморщенномъ, обвисшемъ лиц свтилось присутствіе чего-то особеннаго. Маленькіе черные глаза, несмотря на дряхлость и, вроятно, очень большіе годы старухи, глядли такъ зорко, такъ живо и останавливались на молодой новой хозяйк съ пытливымъ вопросомъ.
Старушка постоянно жевала беззубымъ ртомъ и что-то шептала сама съ собою. Но что — разобрать было невозможно. При этомъ Ганнуся замтила, что Петровна особенно нжно обращается съ дтьми и что дти ее любятъ боле чмъ другихъ нянекъ.
Черезъ мсяцъ-другой вдругъ оказалось, что Петровны уже нтъ въ дтскихъ комнатахъ.
— Гд она? спросила Ганнуся.
Ей отвтили, что Петровна захворала.
Она стала о ней навдываться. Петровна выздоровла, а все же ея нтъ въ дтскихъ. Графиня спросила мужа, отчего нтъ Петровны. Онъ отвтилъ, что она очень стара, что ей пора на покой.
Она не стала больше разспрашивать и скоро почти забыла Петровну: не до того ей тогда было.
Между тмъ, старушка время отъ времени попадалась ей на глаза въ какомъ-нибудь дальнемъ корридор огромнаго дома или во двор.
— Какъ поживаешь, Петровна, здорова ли? — ласково спрашивала она.
Старушка низко кланялась, жевала губами и шамкала.
— Спасибо, сударыня, спасибо на ласковомъ слов, живу вотъ, таскаю ноги, жду не дождусь, когда Господь приберетъ меня…
— И, что ты, полно, зачмъ умирать, поживешь еще! — съ тихой улыбкой говорила Ганнуся и проходила мимо.
А старушка долго еще стояла на мст, глядла ей вслдъ своими черными, живыми глазками, — все съ тмъ-же вопросительнымъ выраженіемъ, и шептала что-то блдными, сморщенными губами.
Въ самое послднее время Ганнуся почему-то все чаще и чаще встрчалась съ Петровной. Не разъ замчала она ее и въ парк, во время своихъ уединенныхъ прогулокъ: бродитъ себ старушка, шепчетъ; жуетъ, поглядываетъ. И вотъ уже нсколько разъ показалось графин, что старушка какъ-будто даже ей что-то сказать хочетъ.
— Не надо-ли теб чего, Петровна? не обидлъ ли тебя кто? — какъ-то спросила она ее:- скажи, не бойся.