Ганнуся дико вскрикнула и онмла.

Петровна сказала правду. Но, несмотря на весь ужасъ этихъ нежданныхъ открытій, на извстіе о томъ, что первая жена графа жива, до этого мгновенія Ганнуся все-же не думала объ этой ужасной правд.

— Нтъ, нтъ! — задыхаясь выговорила она, наконецъ, отчаянно протягивая руки и будто что-то отъ себя отстраняя:- нтъ, я все-же жена его, повнчанная, законная жена, насъ ві церкви внчали… я жена его!..

— Да отъ живой жены разв внчаютъ? — а коли обманно повнчаютъ, такъ все одно, что и не было этого внчанья, — тихо проговорила Петровна.

Ганнуся упала на скамью въ полномъ безсиліи. Теперь она уже ясно понимала, что у нея отнято все, и ничего ей не осталось, что даже ребенокъ ея несчастный — незаконное дитя, безъ правъ, безъ имени. Она схватилась за голову, будто стараясь припомнить что-то, что то сообразить, но ничего не могла придумать: голова ея была пуста — ни одной мысли! Тупое отчаяніе охватило ее, а сердце — то билось съ такой никогда неизвданной болью, то вдругъ замирало, будто совсмъ останавливаясь. Всю грудь ея жгло, какъ огнемъ, и въ то-же время ей было холодно, нестерпимо холодно.

— Гд же она? Веди меня къ ней! Покажи мн ее… графиню! — прошептала, наконецъ, Ганнуся.

— За замками въ подвал бдная графинюшка, и не видитъ она свта Божьяго, не слышитъ она голоса человческаго. Молила я его, изверга, дозволить мн носить ей пищу, — долго не соглашался, почитай полгода не видала я ее. Опять кинулась просить его — дозволилъ, только клятву страшную взялъ съ меня, да наказалъ одному изъ своихъ разбойниковъ провожать меня, чтобы я не засиживалась. И минуточки не даютъ побыть съ нею. Да что — вотъ ужъ теперича она, бдная, почитай что и не узнаетъ меня, и на человка почти непохожа стала — разума лишилась…

— Веди меня къ ней, я должна ее видть! — хватая за плечи старуху, безумно повторяла Ганнуся:- веди меня къ ней! Пока сама не увижу, не поврю теб, не можетъ того быть, нтъ, она умерла, вс про то знаютъ!

— Вс про то знаютъ! А т, кто связанную ее, по рукамъ да по ногамъ, да съ платкомъ во рту, чтобы не кричала, понесли въ подвалъ-т-то, небось, знаютъ жива ли она или нтъ. А т, кто, прости Господи, въ гробъ-то вмсто покойницы дохлую, смердящую собаку укладывали, т тоже, небось, знаютъ, кого въ томъ гробу похоронили!

— Веди меня къ ней! — твердила Ганнуся. — Не врю, лжешь ты, старуха!

— И проведу, матушка, — проговорила Петровна:- ужъ теперь чего-же мн — проведу, и пусть онъ, злодй, казнитъ всхъ насъ. Да, нтъ, сударушка, сдержи ты свое сердце, о Бог подумай, о младенц своемъ подумай; пожалй ты, коли себя не жалешь, и ту безвинную душу, что въ подвал за замками спрятана. Проведу я тебя тихомолкомъ — крпись только, улучу время какъ одна пойду безъ разбойника, что за мною ходить приставленъ, благо лнивъ онъ нын сталъ, иной разъ меня и одну отпускаетъ. Погляди на нее, да удержи свое сердце, ободрись, сударушка…

И то, что Петровна не успла договорить, было уже ясно для Ганнуси. Внезапная ршимость охватила ее, она вдругъ позабыла вс свои муки, весь ужасъ своего положенія. Она поднялась со скамьи.

— Веди меня… погляжу на нее я… А потомъ, Петровна, если только не солгала ты, я должна вырваться отсюда, я убгу, я доберусь до города, я все раскрою… найду судъ и правду!..

— Матушка, родная, дай-то Господи!.. Крпись только… А на зар выйди сюда опять на это-же мсто, пожди меня… Можетъ, я и устрою. На зар я пищу-то ей ношу, пожди меня тутъ до солнечнаго восхода. Не приду я — знай — тогда ждать надо.

Съ этими словами Петровна исчезла.

Ганнуся пошла домой. И уже не шаталась она со стороны въ сторону, не чувствовала слабости, не чувствовала боли въ сердц. Она думала только о своемъ ршеніи, и въ этомъ ршеніи почерпала силу. Глядя на нее теперь, на ея спокойное застывшее лицо, никто не могъ подумать какія страшныя минуты пережила она. Только въ ней не осталось ничего отъ прежней Ганнуси; мужъ не узналъ бы ее, еслибъ встртилъ, но его не было дома, онъ еще не возвращался.

Темно и тихо; только издалека едва слышно доносится не то плескъ, не то шорохъ; то волны донскія ударяются о берегъ и разсыпаются блой пной. Это почти единственный, но за то вчный, неизмнный звукъ, который, то усиливаясь, то почти замирая, достигаетъ до темнаго подземелья.

Въ яркій солнечный день въ подземелье проникаетъ слабый лучъ свта изъ маленькаго оконца. Но прежде, чмъ дойти сюда, лучъ этотъ долженъ совершить большой путь: онъ спускается по цилиндрическому отверстію, продланному въ массивной каменной стн. Не будь этого отверстія — подземелье потонуло бы во мрак и въ немъ можно было бы задохнуться отъ почти полнаго отсутствія воздуха. И теперь здсь душно и сыро…