Шрифт:
— Нтъ, сударыня, нтъ. Кто меня обидитъ, чего мн, старой, нужно, — ничего не нужно!
А сама глядитъ пристально и вопросительно.
Даже жутко стало Ганнус, и она начала избгать встрчъ съ нею. А та какъ нарочно чуть не каждый день на глаза попадается.
Вотъ и теперь, въ то время какъ Ганнуся, смущенная и тоскливая, спшила отъ каменной бесдки вдоль по ярко озаренной луною алле, изъ темноты древесныхъ втокъ мелькнула и стала передъ нею эта странная старушка. Она даже вздрогнула отъ неожиданности и испуга, и чуть не вскрикнула.
Старушка остановилась, низко кланяется, а потомъ взяла да и пошла рядомъ съ нею. Та спшитъ, а за нею и старушка поспваетъ.
— Чего теб надо, Петровна? Зачмъ не спишь, — ужъ поздно.
А голосъ дрожитъ: что-то она отвтитъ, неспроста, неспроста это!
— Слышала лошадокъ, сударушка? — прошамкала вдругъ старуха.
— Слышала, — упавшимъ голосомъ отвтила Ганнуся.
— Подземныя лошадки, изъ-подъ земли выходятъ!!
— Петровна, ради Бога, ты знаешь что-нибудь!.. скажи мн все, что знаешь… Какія это лошади, откуда? Откуда это идетъ этотъ подземный ходъ? какъ пройти туда? Я не знала, что у насъ подъ домомъ ходъ сдланъ…
— Сударушка, безталанная ты моя, мало ли ты чего не знаешь, что у насъ тутъ есть и что у насъ длается!
Ганнуся схватилась за сердце: такъ оно у нея стучалось.
«Ну вотъ, вотъ тайна открывается!»
Ужасъ охватилъ ее, а Петровна продолжала:
— Пора узнать, пора узнать, пришло время… все разскажу, все покажу… потерпи малость…
Въ ея голос звучала особенная торжественность, которая сразу показывала Ганнус, что эта старуха дйствительно все знаетъ.
— Такъ не томи-же, говори… показывай. Силушки моей нту, измаяласъ я. Давно ужъ чуяло мое сердце недоброе что-то, а что такое — невдогадъ мн… не понимаю! Не томи-же, говори скорй!!
— Пожди малость — все узнаешь! — упрямо твердила старуха. Бдная ты, горемычная! Да скажи ты мн одно, сударушка, можешь ли ты до времени таиться, что бы ни услыхала, что бы ни увидала? можешь ли сдержать себя, не пикнуть, глазомъ не сморгнуть: есть ли въ теб силушка?
— Есть, Петровна, есть! — прошептала она, и почувствовала, что, точно, хватитъ у нея силъ молчать до времени, не пикнуть, глазомъ не моргнуть, хоть бы адъ самъ вдругъ разверзся передъ нею.
Она схватила Петровну за руку и повлекла ее за собой въ сторону отъ большой аллеи, по узкой дорожк. Вотъ передъ ними въ темнот густыхъ кустовъ деревянная скамейка; графиня опустилась на эту скамейку, усадила рядомъ съ собою старуху и, все не выпуская руки ея, глухимъ голосомъ шепнула ей:
— Говори, здсь никто не услышитъ насъ.
IX
— Охъ, матушка! охъ, сударыня! — начала старуха:- много грха, много окаянства, какъ еще громъ небесный не разразился, какъ молнія Божья не убила злодя!.. Жаль мн тебя, голубушка; долго молчала, а вотъ и не могу, будто велитъ кто все теб повдать… Страшно оно, да крпись, Богъ не безъ милости. Слушай, безталанная., графъ-то твой… любишь ты его, знаю, что любишь, а онъ тебя обманываетъ… Онъ злой человкъ, страшный человкъ, всю жизнь недобрыми длами, разбоемъ да душегубствомъ занимается. Кони-то, — т, что въ Дону купались, — ворованные кони, ихъ то и дло ночною порой его разбойники пригоняютъ, выдержатъ въ подземельи, потомъ тихомолкомъ лсомъ угоняютъ подальше да и продадутъ на сторон… Я-то все знаю, все вывдала, про вс ихъ разбои слыхала… Не однихъ коней крадутъ, — по дорогамъ грабятъ казну чужую, вещи дорогія съ собою привозятъ…
Ганнуся сжала голову руками.
«Такъ вотъ его дла!.. Вотъ куда онъ узжаетъ!.. Боже мой, его и теперь нтъ дома… онъ и теперь, можетъ быть, гд нибудь на дорог грабить… Разбойникъ… онъ разбойникъ!..»
— Гд онъ теперь… гд?! — безсознательно проговорила она. — «Да нтъ, не можетъ того быть, — выдумала все злая старуха!..»
— Не врю я теб, не врю, — вдругъ крикнула Ганнуся, отстраняясь отъ Петровны, и потомъ кинулась опять къ ней схватила ее за старыя, костлявыя плечи и стала трясти изо всей силы. — Не врю, говори сейчасъ, что ты меня обманула… что налгала, что все сама выдумала!.. Разв онъ можетъ быть разбойникомъ? Зачмъ ему быть разбойникомъ — онъ графъ, онъ богатъ…
Но, въ то-же время, сердце ея чуяло, что тутъ нтъ обмана, что старуха говоритъ правду. Она выпустила ея плечи, безсознательно упала на скамейку и залилась слезами.
— Солгала я!.. охъ, кабы солгала! — проговорила Петровна, оправляясь посл неожиданнаго порыва Ганнуси. — Сама увидишь каковъ онъ. Ты думаешь, онъ нынче-то ухалъ и далеко гд-нибудь теперь?!.. Анъ нтъ — недалече. Хочешь я теб покажу его…
— Веди-же, веди скоре!!
— Ладно, сударыня, только сдержись, не крикни, не то все пропало, даромъ только и себя и меня загубишь, а пути изъ того никакого не выйдетъ… на другое надо теб поберечь себя…
— Петровна, я, вдь, сказала уже, что силы у меня хватитъ… Веди ради Бога… Только дай я оправлюсь…
Она замолчала и сидла нсколько мгновеній неподвижная. Она уже не плакала, сердце у нея какъ-будто застыло. Она такъ давно ждала чего-нибудь ужаснаго, ждала разъясненія томившей ее тайны. Вотъ разъясненіе явилось — и поразило ее, какъ-будто она никогда не ждала ничего, какъ будто, чего она ждала, не должно было относиться къ нему, ея мужу.
И вспомнилось ей вдругъ первое время ихъ знакомства, тотъ страхъ, который она испытывала къ этому человку. Не напрасенъ былъ тотъ страхъ: сердце правду чуяло, чуяло свою горькую долю.