Свтало. Сидя за столомъ у окна, Скосыревъ замтилъ бгущихъ по улиц школьниковъ — мальчиковъ и двочекъ съ сумками и сказалъ Чубыкину, поднимаясь изъ-за стола:

— Ребятишки въ училище побжали. Теб рано еще въ рынокъ, ты посидишь, а мн на кладбище пора. Далеко вдь. Когда-то еще туда дошагаешь! Если вздумаешь со мной вечеромъ встртиться, то я буду въ томъ-же ночлежномъ. Прощай.

Онъ протянулъ руку Чубыкину и вышелъ изъ чайной.

Около одиннадцати часовъ утра Пудъ Чубыкинъ былъ у своего дяди въ лавк. Чубыкинъ былъ уже навесел. Войдя въ лавку, онъ отдалъ приказчикамъ честь по-солдатски и затмъ уже снялъ шапку.

— Отецъ игуменъ въ монастыр? — спросилъ онъ.

Приказчики переглянулись.

— Я про дяденьку Осипа Вавилыча, — пояснилъ Чубыкинъ.

— За перегородкой чай пьетъ, — отвчалъ одинъ изъ приказчиковъ.

Чубыкинъ сдлалъ движеніе, чтобы направиться за перегородку.

— Постой, постой… Куда лзешь!.. Надо прежде доложитъ.

Приказчикъ отправился за перегородку, вышелъ оттуда и поманилъ Чубыкина.

Черезъ минуту Чубыкинъ предсталъ передъ дядей. Длдя, пожилой человкъ съ просдью въ бород и въ волосахъ, въ барашковой скуфейк на голов, сидлъ за высокой ясневой конторкой, на которой лежала книга. Завидя Чубыкина, онъ покачалъ головой, сморщился и крикнулъ ему:

— Въ ноги, несчастный!

Чубыкинъ рухнулся передъ нимъ на колни и стукнулъ лбомъ въ полъ.

— Встань… — скомандовалъ ему дядя — Зачмъ ты пришелъ къ намъ, горькій? Зачмъ? Чтобы опять срамить насъ? — задалъ онъ ему вопросъ.

— На родину тянетъ, дяденька. Я вдь здсь родился. Каждый уголокъ мн знакомъ, каждая физіономія личности въ рынк. А вдь у насъ въ Шлиссельбург житье каторжное.

— Зато пьяное.

— Ахъ-съ… Бросьте… Который денекъ на вино двугривенный очистится, такъ уже считаешь себя счастливымъ. А то и на хлбъ-то не хватаетъ.

— А ты ужъ вино считаешь важне хлба.

— Болзнь… Сосетъ… Да и единственная услада въ нашей собачьей жизни, дяденька.

— Хочешь, я въ больницу тебя положу и лечить буду? — предложилъ дядя. — Теперь отъ вина лечатъ, настоящіе доктора лечатъ, а не какіе-нибудь знахари.

— Безполезно. Меня не вылечатъ. Да если и вылечили-бы, что я трезвый длать буду, куда я пойду?

— Тогда можно попріодть тебя и мсто теб какое-нибудь найти.

— Помогите ужъ такъ, дяденька. Дайте денекъ, другой пожить всласть…

— Это вдь значить на вино теб дать. На вино ты просишь.

— Не скрываюсь. Погуляю на свобод и опять въ нищенскій комитетъ попаду. Перешлютъ.

Дядя покачалъ головой и прищелкнулъ языкомъ.

— И это ты прямо мн въ лицо, безъ зазрнія совсти говоришь, — сказалъ онъ. — Безстыдникъ!

— Что-же длать-то, дяденька! Зато не вру… — отвчалъ Чубыкинъ — Несчастный я человкъ.

— А если-бы тебя въ монастырь послать, на покаяніе, грхи замаливать? Тутъ даже говорили у насъ въ рынк, что мы тебя на Валаамъ въ монастырь послали.

Чубыкинъ отрицательно отмахнулся головой.

— Думаю, что безполезно. Выгонятъ. Какъ только напьюсь — и протурятъ.

— Тамъ вдь вина достать негд. Тамъ слдятъ.

— Вино во всякомъ мст достать можно, дяденька. Да и не чувствую я призванія, не такой я человкъ. Погибшій я человкъ, — отвчалъ Чубыкинъ.

Дядя задумался и черезъ минуту произнесъ:

— Ну, что намъ съ тобой длать

— Помогите, не мудрствуя лукаво, несчастному человку, — поклонился въ поясъ Чубыкинъ.

— Да вдь на вино просишь ты, на вино. А на вино я дать не могу.

Чубыкинъ тяжело вздохнулъ.

— На вино-съ…

— Одть тебя благопристойно — пропьешь.

— Пропью, дяденька. Да и зачмъ вамъ одвать меня? Дорого стоить. А лучше выдайте такъ три-два рублика и пары дв блья на передвку. Въ баню надо сходить, а перемниться нечмъ.

— Блье теб сейчасъ дадутъ. А денегъ не дамъ, не дамъ нынче. И не ходи ты ко мн домой. И дома я скажу, чтобъ теб не давали. Да и не срами меня дома, пожалй.

— Домой къ вамъ не пойду. Хорошо, извольте. За блье спасибо… Дай вамъ Богъ здоровья. Но ужъ зато и вы пожалйте меня несчастнаго — дайте денежной милости рубликъ. Пить, сть надо.

— Если хочешь, тебя здсь на двор приказчики накормятъ.

— А вдь вамъ это все-таки непріятно будете все-таки мараль на васъ. Такъ дайте рубликъ-то, и я въ закусочную пойду.