Около торговца-ходебщика

Аннотация
Лейкин, Николай Александрович [7(19).XII.1841, Петербург, — 6(19).I.1906, там же] — русский писатель и журналист. Родился в купеческой семье. Учился в Петербургском немецком реформатском училище. Печататься начал в 1860 году. Сотрудничал в журналах «Библиотека для чтения», «Современник», «Отечественные записки», «Искра». Большое влияние на творчество Л. оказали братья В.С. и Н.С.Курочкины. С начала 70-х годов Л. - сотрудник «Петербургской газеты». С 1882 по 1905 годы — редактор-издатель юмористического журнала «Осколки», к участию в котором привлек многих бывших сотрудников «Искры» — В.В.Билибина (И.Грек), Л.И.Пальмина, Л.Н.Трефолева и др. Основная тема многочисленных романов, повестей, пьес, нескольких тысяч рассказов, очерков, сценок Л. - нравы петербургского купечества. Однако комизм, с каким Л. изображал серость купеческо-мещанского быта, носил поверхностный характер. Основной жанр Л. - сценки. Даже его романы («Стукин и Хрустальников», 1886, «Сатир и нимфа», 1888, и др.) представляют собой ряд сцен, связанных единством лиц и фабулы. Л. привлек в «Осколки» А.П.Чехова, который под псевдонимом «Антоша Чехонте» в течение 5 лет (1882–1887) опубликовал здесь более двухсот рассказов. «Осколки» были для Чехова, по его выражению, литературной «купелью», а Л. - его «крестным батькой» (см. Письмо Чехова к Л. от 27 декабря 1887 года), по совету которого он начал писать «коротенькие рассказы-сценки».

Въ подгородномъ уголк. На кирпичномъ завод съ ранняго утра былъ расчетъ съ рабочими. Порядовщики, порядовщицы и глинокопы покончили передъ глубокой осенью свои работы, получили изъ конторы деньги и сбирались домой въ деревню, на родину, такъ какъ большинство ихъ состояло изъ людей пришлыхъ. Какъ водится, много недовольныхъ расчетомъ. Почти вс убждены, что ихъ разсчитали неправильно, хотя недовольство это нсколько и сгладилось тмъ, что хозяинъ поставилъ два ведра водки на отвальную. Пьяныхъ нтъ еще, но полупьяныхъ много. Торговецъ-ходебщикъ, давно уже караулившій день расчета на завод, явился съ узлами и разложилъ на трав, на берегу рчки, протекающей мимо завода, свои товары-ситцы, платки, коробокъ съ пуговками, запонками, сережками и колечками. Есть и нитяныя перчатки для франтихъ, есть дв гармоніи для музыкантовъ. Его обступили мужики, бабы, двки и роются въ товар, покупая обновы для себя и подарки въ деревню. Торгуются. Торговецъ клянется, божится и успваетъ отвчать всмъ. — Ой, не бери, Мавра Алексевна, манеръ, гд зеленая травка есть! Гд зеленая травка, тотъ ситецъ и надъ водой не тряси, а ужъ мыть Боже избави. Сейчасъ краску сдастъ, говоритъ круглолицая двица пожилой женщин въ черномъ платк. — Не сдастъ, не сдастъ. Заварная краска никогда не сдастъ. Ты и не бреши, лупетка, коли не имешь понятія къ жизни, откликается торговецъ. — У меня краски въ ситцахъ на совсть только заварныя, а обнаковенныхъ я и не беру. — Да ты самъ ихъ заваривалъ, что ли? возражаетъ корявый мужикъ. — Не самъ, но беремъ на такой фабрик, гд безъ обману. По копйк на аршинъ лишняго платимъ, но только бы покупателямъ угодить. — Вотъ и синяя сдастъ цвтъ, продолжаетъ круглолицая двушка. — Когда я у урядника въ нянькахъ жила, точно такого вотъ ситцу мн урядничиха подарила къ Рождеству на платье — ну, и только до первой воды. — Ужъ захотла ты отъ урядника! Понятное дло, урядникъ на грошъ пятаковъ искалъ, а то и такъ отъ кого-нибудь изъ торговцевъ забралъ, а тамъ, само собой, даютъ то, что въ собаку кинуть, даетъ отвтъ торговецъ. — Точь въ точь такой же синій цвтъ былъ. — А это не синій, а кубовый. Анилиновая краска всегда сдастъ, а кубовая, такъ хоть ты въ трехъ щелокахъ стирай и три дня на плоту валькомъ бей — та же останется. Даже еще лучше будетъ. А анилиновая краска, понятно… — Ну, ужъ я, тамъ, не знаю, марилиновая или какая другая, а только посл первой же стирки все вылиняло. — Голову даю на отсченіе, что двадцать стирокъ выдержитъ. — А ты вотъ что… Ты отржь образчики, да дай мн пожевать. — На, жуй. Жуй сколько хочешь, ежели не боишься отравиться. — А нешто съ отравой? — Конечно же, ядовитая краска. Нарочно и ядъ прибавляется, чтобы вълась она какъ слдуетъ, чтобъ ужъ, значитъ, въ самый корень. — Тьфу, тьфу, тьфу! Да у тебя, пожалуй, вс краски съ ядомъ. А я-то жую, жую свой розовый образчикъ, плюется мужикъ и вынимаетъ миткалевую тряпочку изо рта. — Розовый рубашечный цвтъ жуй сколько хочешь, розовый безъ вреда. Это заварной сандалъ и ничего больше, а я про кубовый и заварной зеленый. Эко платье-то выйдетъ глазастое, коли его сшить да надть! Быкъ забодаетъ! восклицаетъ торговецъ, прикладывая кусокъ ситцу къ своей ног и любуясь имъ. — Бери, курносая, не опускай случая. Въ этомъ куск только два платья и есть, обращается онъ къ круглолицей двушк. — Ну, вотъ. Зачмъ же я старушечій синій цвтъ брать буду? Я двка молодая, я себ розоваго съ разводами хочу, а это Мавра Алексевна… — Розовый съ разводами теб? Вотъ… На. Любуйся. Не ситецъ, а атласъ. Выйдешь въ такомъ плать погулять, такъ семь парней въ тебя сразу влюбятся, птухи запоютъ, собаки залаютъ. На-ка… Прикинь себ на грудь полотнищемъ. Прикинь, прикинь, не бойся. Торговецъ подаетъ круглолицей двушк кусокъ глазастаго розоваго ситцу. Та улыбается и говоритъ: — Манеръ не дуренъ, но мн бы хотлось чтобъ дорожками и фитюлечками такими. Тутъ разводъ, а тутъ стрлка… Вотъ такъ чтобъ было. — Да ты, милая умница, ужъ какой-то небывалый манеръ хочешь. — Какъ небывалый? Бывалый. Вонъ я на кухарк у станового видла. Тамъ дорожка во-первыхъ, а по дорожк… — А по дорожк чтобы срый волкъ ходилъ и дорожки мочилъ? Нтъ, такихъ манеровъ у насъ нтъ. Да и не понимаю я, чмъ теб этотъ манеръ непригляденъ? Круглолицая двушка задумывается. — Быстроты этой самой нтъ, произноситъ она наконецъ. — Какой быстроты? — Да вотъ ежели одинъ глазъ зажмурить, то мельканія никакого и нтъ. — Тьфу ты пропасть! Да ты чего-то небывалаго хочешь, право слово, небывалаго. Какого теб еще мельканія надо? Ужъ и такъ, кажется, слпому въ глаза бросается. — А по чемъ за аршинъ? — Тринадцать. Съ кого четырнадцать, а съ тебя тринадцать. Очень ужъ ты изъ лица кругла, такъ изъ-за этого… — Ну, ну… И за десять отдашь. — Товара не понимаешь, ангелка небесная. Сейчасъ околть, даже и за двнадцать не отдамъ. Нтъ, ужъ я вамъ цны говорю ршительныя. — А пожевать можно? — Розовый. Розовый жуй, сколько хочешь. Этотъ безъ яду. На образчикъ. Положи за щеку. Торговецъ отрываетъ образчикъ и подаетъ его двушк. Та суетъ его въ ротъ. — Такъ синій-то, говоришь, не слиняетъ? спрашиваетъ пожилая женщина. — Да провалиться мн на этомъ мст, ежели слиняетъ! — Такъ отржь и отъ него образчичекъ махонькій, а я пойду и клюквой давленой его помажу. Ежели не сдастъ… — Ты бы его еще самоварной кислотой… Конечно же, отъ клюквы и отъ лимону можетъ сдать краску. — Ну, вотъ видишь. А самъ божишься, что крпкій цвтъ. — Такъ вдь носить-то его въ плать будешь, такъ клюквеннымъ квасомъ поливаться не станешь. Мыломъ сколько хочешь мыль — никогда краску не спуститъ. Тащи сюда кусокъ мыла. Вотъ мы при теб этотъ образчикъ взмылимъ и на солнце повсимъ. — Нтъ, ужъ я дома… Дома и печной золы подмшаю, на манеръ щелока. Вдь ты еще отъ насъ не уйдешь, ты еще съ нами побудешь. — Э-эхъ! Невозможнаго вы, дуры-бабы, хотите! кряхтитъ торговецъ. — Какъ невозможнаго? Вдь платья-то, я чай, въ щелоку стирать буду. — Да зачмъ теб въ щелоку-то? Что ты боровъ, что ли? Что, ты въ грязи въ немъ валяться будешь, что ли, чтобы щелоками теб грязь отстирывать? Вдь щелокъ — это, къ примру, коли ежели деготь или смолу отмывать. — Милый… У меня дома два ребенка на рукахъ будутъ, такъ это хуже смолы… Давай, давай образчикъ, коли хочешь продать. Не стыдись. — Да бери, бери… А только за золу съ мыломъ я не отвчаю. Конечно же, ужъ малость сдастъ краску, хоть она и кубовая заварная, говоритъ торговецъ, отрывая образчикъ и подавая его женщин. — Вотъ за розовые цвта… — Да и розовый сдалъ. Смотри… Вотъ я только чуточку пожевала. Двушка показываетъ образчикъ. — Просто отъ того, что онъ мокрый — ну, и разнитъ отъ куска. А ты вотъ что. Ты пожуй, пожуй, да высуши, а потомъ и сравни. Подходятъ два парня. — А за гармонію въ уплату дв старыя рваныя рубахи возьмешь? спрашиваетъ одинъ изъ нихъ. — Порты еще есть очень худенькіе… — А холщевая ветошь? — Холщевая, холщевая, домашняя, деревенская, дома бабы наши и ткали. — Холщевую тряпку беру. Тащи. Парень беретъ въ руки гармонію и спрашиваетъ: — А по чемъ инструментъ-то? 1893