Лейкин, Николай Александрович [7(19).XII.1841, Петербург, — 6(19).I.1906, там же] — русский писатель и журналист. Родился в купеческой семье. Учился в Петербургском немецком реформатском училище. Печататься начал в 1860 году. Сотрудничал в журналах «Библиотека для чтения», «Современник», «Отечественные записки», «Искра». Большое влияние на творчество Л. оказали братья В.С. и Н.С.Курочкины. С начала 70-х годов Л. - сотрудник «Петербургской газеты». С 1882 по 1905 годы — редактор-издатель юмористического журнала «Осколки», к участию в котором привлек многих бывших сотрудников «Искры» — В.В.Билибина (И.Грек), Л.И.Пальмина, Л.Н.Трефолева и др. Основная тема многочисленных романов, повестей, пьес, нескольких тысяч рассказов, очерков, сценок Л. - нравы петербургского купечества. Однако комизм, с каким Л. изображал серость купеческо-мещанского быта, носил поверхностный характер. Основной жанр Л. - сценки. Даже его романы («Стукин и Хрустальников», 1886, «Сатир и нимфа», 1888, и др.) представляют собой ряд сцен, связанных единством лиц и фабулы. Л. привлек в «Осколки» А.П.Чехова, который под псевдонимом «Антоша Чехонте» в течение 5 лет (1882–1887) опубликовал здесь более двухсот рассказов. «Осколки» были для Чехова, по его выражению, литературной «купелью», а Л. - его «крестным батькой» (см. Письмо Чехова к Л. от 27 декабря 1887 года), по совету которого он начал писать «коротенькие рассказы-сценки».
I
Въ деревню Колдовино въхала, такъ называемая, купеческая телжка, окрашенная въ свтло-синій цвтъ съ красными и черными полосками по связямъ и спицамъ колесъ. Въ телжк сидлъ коренастый, грузный, среднихъ лтъ человкъ торговой складки, въ новомъ картуз съ глянцевымъ козыремъ и въ синей чуйк, опоясанной краснымъ кушакомъ. Вся фигура его съ рыжеватой подстриженной бородой и лоснящимся, заплывшимъ жиромъ лицомъ отличалась благообразіемъ и напоминала почему-то лавочнаго кота. Въхавъ въ деревню, онъ тотчасъ же осадилъ сытую лошадь и шагомъ похалъ по грязи. А грязь была по случаю осенняго времени непролазная. Колеса вязли въ ней чуть не по ступицу. Лошадь, мрно ступая и позвякивая маленькимъ бубенчикомъ и мдными бляхами франтовской деревенской сбруи, еле тащила телжку. Направо и налво стояли избы, крытыя тесомъ, и показывающія нкоторое благосостояніе крестьянъ Кое-гд въ маленькихъ окошечкахъ виднлись кумачевыя и блыя занавски, на подоконникахъ стояли чахлыя растенія въ горшкахъ, а въ окн одной избы выставленъ былъ даже гипсовый купидонъ, стоящій на колняхъ со сложенными руками. Былъ праздникъ, послобденное время. Кое-гд у воротъ сидли мужики и бабы. Завидя прозжающаго человка, они ему кланялись, а тотъ, самымъ ласковымъ, самымъ почтительнымъ манеромъ снимая картузъ, тоже отвчалъ на ихъ поклоны. Дохавъ до избы, на воротахъ которой была доска съ надписью «староста», онъ остановилъ лошадь и сказалъ стоящей въ калитк двушк въ яркомъ расписномъ платк на голов:
— А ну-ка, на счастье, не дома ли голова-то деревни? Семенъ Михайлычъ дома?
— Тятенька? переспросила двушка. — Дома. Сейчасъ только отхлебали мы и онъ лежитъ на лавк.
— Ну, вотъ и отлично. Стало быть, можно засвидтельствовать почтеніе голов деревни, проговорилъ прозжій и, кряхтя, сталъ вылзать изъ телжки, — Лошадь-то я, умница, къ воротамъ… Вотъ тутъ черезъ столбъ возжи перекину — она и не уйдетъ. Лошадь смирная. Дочка Семена Михайлыча будешь? спросилъ онъ двушку.
— Невста. Замужъ пора. На-ка теб пяточекъ мятныхъ пряничковъ — позабавься. Своимъ ребятишкамъ домой везу, а ужъ съ тобой подлюсь.
Онъ ползъ въ карманъ чуйки, вытащилъ нсколько блыхъ круглыхъ пряниковъ и подалъ двушк.
Въ окно избы, между тмъ, глядла уже голова пожилой женщины, повязанная коричневымъ платкомъ, и что-то шевелила губами. Когда прозжій прошелъ черезъ калитку на дворъ, на крыльц его встртила рослая фигура пожилого мужика въ ситцевой рубах и въ жилетк, въ опоркахъ на босую ногу и съ всклокоченной головой.
— Аверьянъ Пантелеичъ! Какими судьбами? заговорилъ мужикъ.
— ду мимо изъ Крюкова отъ обдни, вижу вывска «староста», какъ, думаю, не захать къ начальству деревни! Здравствуй, Семенъ Михайлычъ, отвчалъ прізжій.
— Милости просимъ, милости просимъ. Сейчасъ можно и самоваръ поставить.
— Не для самовара пріхалъ, а чтобы засвидтельствовать почтеніе. Вотъ трактира-то у васъ въ деревн нтъ или постоялаго двора… А то самъ бы я тебя сейчасъ въ трактир и чайкомъ, и горькимъ до слезъ удовлетворилъ. А трактира нтъ — ну, и аминь.
— Міръ не хочетъ питейное заведеніе въ деревн открывать. Что жъ ты подлаешь съ міромъ-то? Ничего не подлаешь. Три раза въ мое староство тутъ торговые люди набивались съ заведеніемъ — ни-ни. Деревня большая, мужики есть и не ослабшіе, а вотъ не желаютъ, да и что ты хочешь.
— Да, да… А было бы, такъ сказать, благоустройство для деревни и все эдакое. А вотъ теперь въ праздникъ посл обдни и вздумалъ бы кто горькимъ до слезъ позабавиться, а взять-то и негд. Я не ради пьянства говорю, а ради пользительности живота и все эдакое.
— Не хотятъ, отказываютъ, еще разъ повторилъ хозяинъ.
— Знаю, знаю. А что хорошаго? Хорошаго ничего…
— Стаканчикъ-то для тебя, Аверьянъ Пантелеичъ, у меня, впрочемъ, всегда найдется.
— Да я не для себя. Я къ слову. Я самъ кабатчикъ, мн, по настоящему, водки-то и нюхать не слдуетъ. Да…
— Вводи лошадь-то на дворъ. На лошади вдь пріхалъ. Семъ-ка я ворота отворю, приглашалъ гостя хозяинъ.
— И у воротъ постоитъ… Лошадь смирная… Хорошо, говорю, что вотъ я запасливый человкъ и ду, такъ у меня всегда съ собой бутылка водки на всякій случай въ телжк… Кому въ гостинецъ, кому такъ… И все эдакое…
— Грушка! Вводи Аверьяна Пантелеича лошадь! крикнулъ хозяинъ дочери, распахнувъ ворота. — Зачмъ ей на улиц-то стоять? Пусть подъ навсомъ… Можно и корму задать.
Двушка въ яркомъ расписномъ платк стала вводить во дворъ лошадь. Прізжій сунулъ въ телгу подъ сиднье руку, порылся въ сн, вытащилъ оттуда бутылку водки и, подавая ее хозяину, сказалъ:
— На-ка вотъ теб гостинцу отъ моихъ плодовъ земныхъ. Кабатчикъ не сетъ, не жнетъ, а плоды-то земные у него все-таки есть, хе-хе-хе… Бери, не стыдись. Везъ дьячку за выписку метрики, да не повстрчалъ его; такъ ужъ теб…
— Спасибо, спасибо… заговорилъ хозяинъ, принимая бутылку. — Прошу въ избу, гость дорогой.
— Постой… Есть и для супруги гостинецъ. Какъ ее по имени и отчеству величать-то?
— Фекла Ивановна… Ну, да что ей… конфузливо отвчалъ хозяинъ.
— Есть и Фекл Ивановн полфунтика чайку. Везъ дьячих, да вотъ не захалъ къ нимъ, — ну, а вотъ оно и кстати. На-ка…
Прізжій засунулъ опять руку въ сно, вытащилъ свертокъ съ чаемъ и подалъ его старост.
— Самъ ужъ ей дашь, самъ… Входи въ избу-то… Недолюбливаетъ она тебя, что мы, вотъ, проздомъ черезъ Быково у тебя въ заведеніи гуляемъ, ну, а теперь задобрить ее можешь.
— Ну, ладно… Э-эхъ! Бабы, вдь он неразумны, оттого и ругаютъ насъ. Непонятіе къ жизни, оттого и недолюбливаютъ. А мы, вотъ, всей душой рады… Постой, умница, постой лошадь-то ставить. Семъ-ка я еще въ телжку слазаю. Есть у меня тамъ и для ребятишекъ гостинецъ. Жестяночка монпасье. Везъ дьячковымъ дтишкамъ, ну да не видалъ ихъ, такъ вотъ оно и кстати пришлось.