Он ждал, когда залают собаки, но было удивительно тихо, только выл и гудел ветер в голых стволах. Какая-то хриплая шавка визгливо гавкнула пару раз и замолчала, словно испугавшись. Сиреневый луч фонаря скользнул по чёрным, словно закопчённым жердям плетня.

– Срань Господня!
– ругнулся Сэдрик.
– Пришли, брюхо адово...

– Что случилось?
– спросил Кирилл, вглядываясь во мрак.

– Да что, - Сэдрик сплюнул.
– Кузница тут была. А остались одни головешки, сгорела.

– Пожар был?
– Кирилл направил вперёд луч фонаря.

Круг лилового света заплясал на чём-то чёрном и бесформенном. Наверное, это печь, подумал Кирилл. Или кузнечный горн... как выглядит кузнечный горн в сгоревшей кузнице? Бедный кузнец, у него опасная работа, он имеет дело с огнём, а кругом сухое дерево...

– Поджог был, - мрачно ответил Сэдрик.
– Либо кузнец в бега подался, а своё жилище спалил, либо не расплатился с людоедами, что подати собирают - и это они спалили, а его угнали в каменоломни, камешек рубить для крепостей Алвина. В любом случае - поганые дела.

– Зачем же сборщикам податей жечь кузницу?

– Если не расплатился - так чтоб другим было неповадно. Ад, Эральд, ты смотри-смотри...

Кирилл медленно пошёл вперёд, светя фонариком на дорогу. В деревне почти не пахло живым; Кирилл чуял запахи старого навоза и злого холода, дымом тоже тянуло, но не так, как бывало на даче - не дровами, сгоревшими в печи, а куда сильней, тяжелее и жёстче. Горько. Пожарищем, подумал Кирилл. Пепелищем.

Они с Сэдриком прошли мимо двух мёртвых дворов с обугленными печами вместо изб. Третья изба, вроде, показалась целой. Кирилл подошёл ближе.

Убогость хибары поразила его даже в темноте. Покосившийся домишко размером чуть больше дачного сортира под Питером, крытый чем-то растрёпанным, выглядел совершенно безжизненным.

Сэдрик толкнул дверь - и дверь открылась. Из темноты пахнуло тошным и затхлым - и мёртвым холодом брошенного жилья. Кирилл посветил: крохотная комнатушка, на треть загромождённая печью, была пуста, словно вытряхнутая коробка, в окошки без стёкол и без всякой иной попытки утеплить жильё, врывался ледяной ночной ветер.

– Но ведь там, дальше, живут люди?
– спросил Кирилл, холодея.
– Вон там же горит окошко?

– Пойдём посмотрим, - мрачно откликнулся Сэдрик.

Особой надежды на что-то доброе в его тоне Кирилл не услышал.

Тусклый огонёк, который путники увидали издалека, теплился в оконце избы на окраине деревушки, неподалёку от кузницы. Еле живой жёлтый свет трепетал и подрагивал - то ли свеча, то ли лучина, подумал Кирилл. Но там кто-то есть, уже хорошо.

Ещё один огонёк горел выше крыш деревенских изб, на какой-то более сложной постройке. Кирилл решил, что это деревенская церквушка или часовня. После монастыря его туда не тянуло - и он решительно свернул к избушке.

Когда подошли, стало слышно усталое хныканье маленького ребёнка. Собак во дворе не водилось; хотя луч фонаря наткнулся на грубо сколоченную будку - будка оказалась необитаемой. Сама изба показалась Кириллу такой же крохотной и убогой, как и та, другая, брошенная.

Но дверь оказалась заперта изнутри, довольно условно - на какую-нибудь примитивную вертушку или крючок.

Кирилл постучал.

– Кого носит в такую пору?
– тут же отозвался раздражённый голос пожилой женщины, совершенно не сонный, будто она нарочно ждала, когда кого-нибудь принесёт.

– Тётка, - окликнул Сэдрик, - пусти переночевать, отблагодарим.

Тётка задумалась - был слышен только тихий плач младенца. Прошла минута - и дверь приоткрылась.

– Много вас, таких, бродит, оглашенных, - буркнули из-за двери.
– Живей заходите, не студите дом, чего встали-то?

Сэдрик пропустил Кирилла вперёд - и тот втиснулся в щель, мимо женщины, оказавшейся сгорбленной и укутанной в причудливое тряпьё старухой, в вонь какой-то кислятины, нечищеного сортира, старого дерева, печной гари и немытого человеческого тела.

Оказался в чудовищной тесноте, освещённой лучиной в рогульке над миской воды. Печь и тут занимала около трети жилого пространства, а половину оставшегося загромоздили грубый дощатый стол, две лавки и какая-то сложная конструкция из реек и натянутых нитей. К потолку у печи крепилась на кольце колыбель, а в ней хныкал тот самый младенец. Из тёмных углов, из-за печи, из-за механизма из реек, на Кирилла пристально смотрели несколько пар громадных, влажных и, кажется, испуганных глаз детей постарше - ему показалось, что детей ужасно много.