В парацельсовском толковании псалмов материальный мир описывается как земля обетованная. Море названо неисчерпаемым источником пищи, которая делает несостоятельной любую угрозу голода. Даже при интенсивном освоении водные глубины всегда будут скрывать в себе огромные запасы (II, 5, 14). Рыбы, животные и птицы, обитающие в воде, на земле и в воздухе, самим Богом отданы в пищу человеку и будут питать его до конца света. В этой связи Гогенгейм поминает добрым словом мореплавателей, рыбаков и охотников. «Имея пищу, мы, благодаря божественной мудрости, знаем и то, как можно ее добыть», – пишет он (II, 5, 15). Позиция Гогенгейма не имеет ничего общего с бездумным расхищением природных богатств. Напротив, человек нигде не назван у него господином и царем природы. В комментарии к 91 псалму мы читаем: «Человек не должен употреблять во зло силу природы и ее дары. Так поступают только грешники, противящиеся воле Божией о мире» (II, 4, 246). Под злоупотреблением силами природы Гогенгейм понимает неправильное использование природного достояния, созданного для творческого преобразования и удовлетворения основных потребностей человека. Он резко нападает на спекулятивное отношение к творению, заклад земли, получение процентов, ростовщичество и жестокое обращение с животными (II, 5, 13). На первом плане у Гогенгейма стоит работа, которая и составляет основное содержание человеческой жизни. Согласно Курту Гольдаммеру, это утверждение является центральным пунктом социальной философии Гогенгейма, изложенной в его социально-этических и социально-политических работах.

К прочим восхвалениям природы в гогенгеймовских толкованиях псалмов прибавляется похвала медицине: «Медицина, развиваясь на земле, также славит Господа и исполняет его волю о нас. Ведь он хочет, чтобы медицина делала нас здоровыми и восстанавливала наши силы после болезни. Поэтому первой и самой главной молитвой врача должны быть следующие слова: Господи, научи нас узнавать добродетели, всеянные не только в нашу душу, но и в наше тело. Господи, помоги нам овладеть искусством медицины» (II, 4, 346).

Ничто из происходящего на земле не нарушает порядок творения, даже землетрясение, поскольку оно выталкивает на поверхность скрытые в земле богатства (II, 5, 18). Даже вороны и быки своим криком и ревом славят Господа. В восхваления Бога и творения порой вклиниваются грозные пророчески пассажи. Гогенгейм предвещает беды и несчастья тем людям, которые оскорбляют Бога, пользуются его творением ради удовлетворения своих страстей и обманывают ближних, извлекая из этого мнимую эгоистическую пользу для себя. «Все они будут уничтожены!» – грозно предрекает он (II, 4, 247).

К тем же, кто с благодарностью пользуется дарами Божьими для своего пропитания, целые дни проводит в работе, строит дома для ближних, «а не только для себя», делится с окружающими зерном, «а не набивает им жадно свой рот» и выращивает виноград «не только для собственной глотки», Гогенгейм обращает слова блаженной жизни: блажен ты, и все, что не пожелаешь, дастся тебе (II, 5, 18). На пути к блаженной жизни важную роль играют богословие и толкование Библии. При этом интеллектуальное развитие богословствующего человека в данном случае не имеет принципиального значения. «Я бы хотел обладать богословским духом… – пишет Гогенгейм. – Ведь, пытаясь урвать хотя бы малую толику богословского знания, я познал нищету, скорби и горе. Однако после этого мне только предстояло узнать, что для обладания богословским духом потребны еще большая серьезность, а также умение принимать голод и нищету без ропота и со смирением» (II, I, 64). Такое толкование Библии больше походит на духовную интерпретацию и довольно далеко отстоит от научно-филологического исследования. «Мы должны работать и творить, – читаем мы в одном из текстов Гогенгейма, – а не предаваться бесплодным спекуляциям… Изучение Библии требует согласования фраз и сентенций библейских текстов с духом Священного Писания» (PR, 158). В определенной мере эта рекомендация относится к молитве и внутренней «работе сердца» (II, 2, 78). Уточнить мысль Гогенгейма помогает одна сентенция папы Григория Великого: «Заповеди Божьи невозможно понять даже после их внимательного прослушивания. Настоящее понимание приходит только после их исполнения» [445] .

Это высказывание Григория Великого, к сожалению расходящееся с исторической действительностью, максимально приближено к толкованию Гогенгеймом понятия «католический». Как и Себастьян Франк, Парацельс принадлежал к духовным радикалам реформационной эпохи, которые, как о них говорили, ожидали «aliam ecclesiam magis pneumaticam» – другую, более высокую в духовном отношении церковь. [446]

Гогенгейм не ограничивался простыми теоретическими рассуждениями о Святом Духе. В истории развития христианской социальной мысли его социально-этические, социально-политические и социально-революционные трактаты могут быть названы законченными программами, которые так и остались нереализованными. Интересно, что в своей оценке войны и смертной казни Гогенгейм приближается к позиции анабаптистов. Что же касается уважительного отношения к работе и труду, то здесь мы видим его идейную близость с протестантской этикой в ее понимании Максом Вебером. Однако тут нельзя не заметить, что, в отличие от Вебера, у Парацельса отсутствует понимание социальной функции капитала. Любопытны его представления о четырехдневной рабочей неделе, наполненные классическими социалистическими иллюзиями и верой во всеобщее благосостояние, которое понимается как результат упорного, последовательного труда. С этической точки зрения обращают на себя внимание указания Гогенгейма на необходимость внутренней аскезы, особого состояния, побуждающего человека бережно относиться к плодам своей и чужой работы, осуждающего хвастовство и не допускающего излишеств. Это те этические представления, которыми руководствовались, к примеру, члены богатых семейств Шовингеров и Ваттов, даже если их огромное состояние и противоречило францисканско-парацельсистскому идеалу бедности.

Гогенгеймовские толкования Ветхого и Нового Заветов, его проповеди и религиозные трактаты, продолжая средневековую традицию, подчеркивают социальную природу человека. Мы «все люди, – писал он, – и живем среди людей» (PS, 24). В соответствии с этим высказыванием, человеческая жизнь проходит через сеть различных социальных институтов, среди которых нужно упомянуть брак, семью, работу и сословные учреждения. У Гогенгейма человек бессознательно участвует в жизни социальных сообществ, реализуя на практике Божью заповедь о любви к ближнему. При этом интересно, что церковь не входит в число социальных институтов такого рода. С точки зрения Гогенгейма, духовной миссии церкви мешают часто обыгрываемые им каменные стены и привязанность к мирским ценностям. Курт Гольдаммер видит в социально-политическом христианстве Гогенгейма пример «модифицированного коллективизма» [447] . Гогенгейм не отрицает частную жизнь и частную собственность, но максимально их ограничивает. Само понятие собственности рассматривается у него следующим образом: «Поскольку сам Бог говорит о себе как о владыке и хозяине всего земного имущества, человек является лишь Его приказчиком и распорядителем» [448] . Анафематствованию подвергается не вся частная собственность, но лишь претензии на владение землей. Эта посылка влечет за собой и критику Гогенгеймом сословного устройства общества. По его мнению, собственность на землю и сословные привилегии необходимо упразднить при помощи императора. При всем своем критическом отношении к папе и императору Гогенгейм выражает надежду улучшить ситуацию в западном мире при участии высшей духовной и светской власти. В этом наивном уповании просматривается ярко выраженная хилиастическая вера в появление в конце времен справедливого императора и мудрого папы. [449]

Надежда выступает у Гогенгейма основой его миролюбивой позиции, отрицающей любые формы насилия. Война, смертная казнь, революция, пытка – все мыслимые формы насилия должны быть изъяты из жизни людей или зарезервированы на самый крайний случай. В то же время Гогенгейм, как и умеренные анабаптисты, признавал дозволенность оборонительной войны и в силу субъективных причин выступал за смертную казнь недобросовестных аптекарей. [450] Сочетание революционного духа с отрицанием революционного насилия кажется, на первый взгляд, удивительным. С точки зрения Маркса и Энгельса, известный пассаж из «Толкования десяти заповедей» может служить примером косной христианской идеологии, стоявшей на службе у господствующих классов. «Если ты беден, значит, есть на то воля Божья, – писал Гогенгейм, – поэтому не следует рассматривать бедность как неудачу или несчастье. Бедные в этой жизни, вы наследуете небесное царство в жизни будущей… Помните, что ваше богатство не от мира сего. Даже умирая от голодной смерти, возблагодарите Бога и подумайте о том, что многие богачи и развратники, кухни и подвалы которых ломятся от разнообразных яств и напитков, лежат на одре болезни, страдая куда больше вас от страшных и тяжких недугов. Часто они умирают в жутких мучениях, с которыми не сравнится праведная смерть человека, угасающего от голода! Поэтому терпите. Помните, что Христос заранее предсказал все это. Оставьте нетронутым то, что не принадлежит вам, и не гнушайтесь принимать подаяние от других людей» (II, 7, 184).

Поначалу кажется, что это место из «Толкования…» противоречит не менее известному трактату Гогенгейма с красноречивым названием «Месть бедноты». Однако, говоря о мести, Гогенгейм не признает за беднотой права на революцию. Вспоминая библейские слова «Мне отмщение, и аз воздам», он оставляет месть на волю Божию. При этом, с точки зрения Гогенгейма, речь здесь идет не столько об отмщении за бедных, сколько о наказании богатых за неправедную жизнь и чинимые ими несправедливости (PS, 321). В понимании Гогенгейма восстание или выражение социального протеста должно проходить под строгим контролем верховной власти. Он сравнивает необходимые социальные изменения со строгими, но взвешенными действиями мужа, который узнал о том, что жена ему изменяет (PS, 322). Примечательно, что основную роль автор в данном случае отводит именно главе семьи, подчеркивая свое неприятие анархизма и народных выступлений.