….Я часто видела их на остановке – их было трое, двое мужчин и женщина, все в темной одежде. Одному из мужчин было около пятидесяти лет, он носил очки, и у него было лицо человека, считающего себя праведником. Юноше было не больше двадцати, но выглядел он, как тощий, сухопарый старик, женщину я так и не запомнила. Когда зазвенел звонок, я пошла открывать, уверенная, что это отец вернулся с работы.

– Вы верите в Бога? – тихо спросил старший.

– Понятия не имею, – честно ответила я.

– Он любит вас! – почти выкрикнул юноша.

– Возьмите, почитайте, – старик протягивал мне книги и брошюры.

Я машинально взяла их, посмотрела.

– Если вам это интересно, приходите на наши собрания, – все так же тихо сказал старик, – мы собираемся в музыкальной школе у кинотеатра «Баргузин» по воскресеньям в двенадцать часов. Вам тяжело сейчас? Вы найдете ответы на все ваши вопросы.

Найти ответы хотя бы на часть вопросов я хотела давно и поэтому кивнула и закрыла дверь. Книжки и брошюры я взяла в ларек – надо же чем-то заняться ночью, вдруг там что-нибудь интересное?

Ночью с картинок на меня смотрели до идиотизма счастливые лица, не имеющие ничего общего со мною и с людьми, которые меня окружали. Рядом с лубочными, радостными хищниками сытые и довольные люди смотрели на меня с фальшивым участием. Я пожала плечами и закрыла брошюру. Сами иеговисты мало походили на счастливчиков, которым известны тайны мироздания. Просмотрев все, я отложила книжки в сторону. Больше всего меня поразило то, что, оказывается, каждый новообращенный засчитывался иеговисту на том свете. То есть чем больше он обратил в свою веру народу, тем безмятежнее была его загробная жизнь. Было в этом что-то отталкивающее, меркантильное, словно человек начинал заранее торговаться с Богом: «Дай мне, Господи, местечко потеплее, и я натаскаю тебе душ хороших и разных. А не дашь – не буду таскать».

Интересно, каким образом Господь подсчитывал очки?

Утром брошюрки заметила Валерия.

– Оставь почитать, – попросила она.

– Ты знаешь, там ни фига нет, – честно ответила я.

– Так делать все равно нечего.

И брошюрки остались в ларьке.

Ровно через неделю в квартире снова раздался звонок.

– Почему вы не пришли на собрание? – менторским тоном спросил меня старик.

Я замялась.

– Да… некогда было, – врать не хотелось.

– Раз вы обещали, вы обязаны были прийти на собрание, мы все вас ждали, – отчеканил старик, словно я и в самом деле была ему что-то должна. Ах, да, в самом деле! Рай!

Его тон напомнил мне школу – так с непослушными учениками разговаривают деспотичные учителя. Слово «должна» всегда действовало на меня, как зеленый сигнал светофора на заядлого гонщика: педаль в пол и жми до отказа.

– Я никому, ничего не должна, – процедила я сквозь зубы и хотела было закрыть дверь, но вдруг визгливо заговорила женщина.

– Тогда верните нам книги! Мы их вам давали только почитать!

– Зайдите попозже, они на работе, – я захлопнула дверь и перевела дух.

На этот раз в этой троице было что-то почти жуткое, казалось, что они могут стоять за дверью целую вечность, дожидаясь, когда же я отдам им книги. Почти месяц после этого я не открывала дверь на звонки, ну на фиг этих сектантов!

Выход своей злости я находила в ларьке: по ночам, когда покупателей почти не было, мы с Гордым сочиняли скабрезные басни и стишки. Приводить их не буду, потому что литературного в этих изысках были только предлоги и союзы. И еще имена. Меня так и подмывало оставить эту пошлятину второй ночной смене, но меня останавливала Валерия и правильно сделала.

….Наступил декабрь, и наши «заботливые» хозяева, которых мы в глаза не видывали, решили выпендриться: закупили в Москве суперновый и суперпрочный ларек и привезли его в Сибирь назло всем врагам и завистникам. Сначала он просто стоял рядом, а мы по-прежнему работали в старом ларьке. Теперь, по сравнению с новой громадиной цвета металлик, он казался родным и уютным. Но день переезда неотвратимо приближался и все же наступил.

В тот день я пришла на смену пораньше и обнаружила, что Валерия работает уже в новом ларьке. Она открыла мне дверь, и я поняла, что температура в ларьке ничуть не выше, чем температура на улице. А на улице было минус тридцать пять.

– Что случилось?

– Да вот, – Валерия сидела в шубке, в шапке, на ногах были валенки. – Заставили меня переехать, перетаскали товар, подключили свет, через пятнадцать минут после того, как уехали, свет отключился. Приезжала подтоварка, я водителю сказала, что света и тепла нет. Вот сижу, жду у моря погоды.

– Когда свет-то отключился?

– Утром!

Мы мерзли, пока не приехал Бенедиктов. Вы думаете, он пожалел Валерию? Ничуть не бывало. Он накинулся на нее с упреками, почему до сих пор в «Актее» никто не знает, что тепла в ларьке нет? Ее доводы он не слушал. Конечно, его не беспокоило здоровье женщины, просидевшей на морозе десять часов, его больше волновали банки фанты и колы, которые заледенели.

Свет подключили в течение получаса, Валерия замерзшими руками пересчитала выручку, сдала деньги и ушла. Прошло часа три, и мы с Гордым поняли, что теплее в ларьке не становится, и это было вполне закономерно: ларек был рассчитан на московскую зиму, а никак не на сибирские морозы! По периметру на стенах были установлены масляные обогреватели, тепло можно было уловить, только прикоснувшись к ним ладонью, на большее радиаторов не хватало. В северном углу ларька старательная Валерия повесила гирлянду в честь наступающего Нового года. Гирлянда парила в воздухе от сквозняка, потому что с трех сторон ларек был стеклянным. Всю ночь я нежно обнимала масляный обогреватель, который притащил откуда-то Гордый, и стучала зубами.