Ломакин в корне пресек все мои попытки отказаться.

– Заметано! Ты ведь ни разу не пробовала моей фирменной индейки!

В тот день было жарко, асфальт плавился, и даже в кроссовках идти по нему было мягко. Мучила жажда. Поэтому, когда вечером я увидела у Ломакина на прекрасно сервированном столике бутылку холодной «Сангрии», отказаться я не смогла. Я опьянела быстро, так как с самого утра во рту маковой росинки не было. Мы курили, болтали, вспоминали… Звучала приятная музыка… Кажется, он пригласил меня танцевать, он обнимал меня так сильно и бережно, что я поняла, что я таю, как воск. Он поцеловал меня раз, другой… Голова кружилась все сильнее и сильнее. Я понимала, что меня уже давно никто не обнимал. Ломакин вдруг показался таким давно знакомым, близким…

Нечеловеческим усилием я оторвалась от него, понимая, что дальше заходить не следует, что это нехорошо, гадко…

По-моему, он понял меня. Он проводил меня до дома и больше никогда не вспоминал этот вечер. А я поняла, что моя дружба с этой семьей подошла к своему логическому концу.

С Вероникой мы подружились быстро. Ей был двадцать один год, она была замужем, у нее рос сын Денис, однако жизнь с мужем не заладилась, и она его выгнала. Мы проработали с Вероникой почти месяц, потом ее вдруг перевели в офис, кассиром, и вскоре я узнала, что она стала любовницей Сергея, коммерческого директора.

Ничего необычного в этом не было. Он ей явно нравился с самого начала – невысокий, русый, он обладал необыкновенно положительной внешностью, его можно было назвать красавчиком, если бы не одна особенность – хотя ему было всего двадцать восемь лет, лицо его носило следы продолжительных пьянок. Он был женат, но имел двух дочерей, и сын Вероники притягивал его, как магнит. Мы видели его жену – невысокая, располневшая, неприметная женщина. Она была старше нас всего лет на пять, но нас разделяла пропасть.

Мне сразу стало ясно, почему Сергей положил глаз на сексапильную Веронику. Она могла дать сто очков вперед любой модели: черное каре, яркие, синие глаза, россыпь мальчишеских веснушек, тяжелая грудь под кружевной кофточкой и тоненькая талия. Сергей был обречен.

– Да я и не знала, какие мужики-то бывают! – единственное, что сказала по поводу своего нового положения Вероника.

Я осталась в ларьке. Произошла перетасовка, три смены продавцов стали работать сутки через двое. Моим напарником оказался двадцатилетний узкоплечий юнец по имени Ванечка. То есть его, конечно, звали Иван, но любой более менее знающий его человек называл его именно так и никак иначе. Ванечка был обладателем узкого лица, заканчивающегося острым подбородком, и отвислого носа. Прямые черные волосы он зачесывал на бок и походил одновременно и на Ивана Грозного в молодости, и на Гитлера. Когда я увидела его в первый раз, то решила не делать поспешных выводов, мало ли у кого какая внешность. Однако первое впечатление оказалось правильным. Ванечка был странным, и это мягко сказано.

Впрочем, первая смена началась нормально. Мы даже поболтали. Выяснилось, что до этого Ванечка работал продавцом в ларьке на выезде из города к Еловскому водохранилищу. Кроме спиртного и сигарет, он продавал бутерброды, и «крутики», подъезжавшие к ларьку по ночам, постоянно доставали его, требуя, чтобы он продал им сосиски.

– Объясняешь им, что сосиски у тебя с булочками по счету, объясняешь, все без толку… Продай, в натуре, сосиски и все! Я ему говорю, мол, покупай вместе с булками. А он: «На хрена мне твои булки, я мяса хочу!» Ой, нах… Как они меня достали…

Оказалось, что он женился на круглой сироте «по залету». Жена Оксана была похожа на худенькую, несчастненькую обезьянку. Казалось, что не она катит коляску, а коляска катится сама по себе и увлекает за собой случайно уцепившуюся за нее девочку. В коляске сидела двухгодовалая дочь. Впрочем, у Оксаны было достоинство: она была обладательницей квартиры, в которой они с Ванечкой жили. А еще у Ванечки была мама, которую он тут же охаял.

– Ты знаешь, она у меня такая дура, что просто не верится, – Ванечка торопливо проглатывал некоторые буквы, с губ летела слюна, – работает в больнице, такое рассказывает… Говорит, нах… Что лишай у кошек проверяют в темноте. Он, мол, в темноте светиться начинает. Прикинь? А один раз я к другу собрался идти, а она мне говорит, мол, ты, сынок, никуда не ходи, сегодня мафия будет всех, кого на улице увидит, нах-х… убивать. Мне, говорит, бабка Люда по секрету сказала. А бабка Люда тоже у них в больнице санитаркой работает, дура-дурой. Нет, ты прикинь? Ведь в натуре, верит!

Он говорил, говорил, говорил…

К вечеру он рассказал мне почти всю свою жизнь. Я старалась улыбаться и не показывать, что мне надоело. Вроде нашла нормальную работу, цены накручивать не надо, обещанных шести процентов от выручки с лихвой хватит на жизнь, но как, скажите мне на милость, я буду работать с этим болтуном? Все время слушать трепотню? Нет в мире совершенства, это точно!

Но болтливость Ванечки оказалась цветочками по сравнению с тем, что ждало меня впереди. К ночи он решил, что «мосты наведены» и перешел от разговоров к более решительным действиям. Мы с ним договорились, что работать будем по очереди. Ночью тот, кто свободен, может четыре часа поспать на лежанке у дальней стенки. Но мне Ванечка не дал даже вздремнуть. Он сел рядом и в прямом смысле слова стал ронять надо мной слюни.

– Слушай, давай станем тайными любовниками, – бормотал он. – Ну правда нах-х… Никто не будет знать, что мы с тобой любовники. Ты такая красивая… – тут он начал гладить меня по плечу.

Я вскочила, дала ему по голове подвернувшимся под руку блоком сигарет и отгородилась от него ящиками, громко заявив, что он несет бред.

– Ты что, не врубаешься, что ты на работе? Или тебе работа не нужна? Или тебе жены мало?

Он непонимающе смотрел на меня и облизывал губы. Маленький, мерзкий ублюдок. Меня трясло от брезгливости. Я еле дождалась утра. Утром я заехала в офис и обсудила создавшееся положение с Вероникой.