– Дышать не могу! – говорит она и пытается освободиться.

– Бет, – говорит Либби. – Хватит. Она этого не любит.

– Глупости. Какой же ребенок не любит обниматься?

Но Эсме упирается локтями, дергает плечами – и наконец вырывается. Откидывается назад, потеряв равновесие. На миг кажется: сейчас упадет! Но она выпрямляется и уносится обратно в толпу.

– Я же вам говорила! – Либби злорадно ухмыляется. – Она не любит, когда слишком долго обнимают. Теперь не любит. Не то что раньше. А когда-то наобниматься со мной не могла, все ей хотелось дольше и крепче. – Женщина обхватывает себя руками. – Мне этого не хватает.

– Возраст такой, наверное.

Так приятно снова обмениваться с другой матерью стандартными замечаниями о детях!

– Ну, может быть, – с сомнением говорит Либби и резко указывает подбородком на скамейку рядом с ней. – Не будем терять время. У нее билет только на полчаса, а за дополнительное время я платить не стану, даже если бы и могла себе это позволить. Да ей и полчаса хватит, после такой-то ночи. – Короткий смешок. – И мне тоже.

– А хватит ли мне – неважно? – говорю я и усаживаюсь рядом.

– Дело касается не только вас, Бет. В каком-то смысле из нас троих о вас нужно думать в последнюю очередь.

Эти слова заставляют вспомнить нападки прессы: и тогда тоже из нас троих наибольшего сочувствия и внимания заслуживали Эми и Брайан, но никак не я. В иерархии страданий я была на третьем месте. С большим отрывом.

– Но я мать Эми!

В прессе такое заявление вызвало бы бурю насмешек…

– Верно, – кивает Либби. – Вы мать Эми. Пока хотите этого. Если вам надоест – а такое может случиться, – для малышки это будет пытка. А последствия разгребать мне. Мало мне до сих пор было с ней хлопот! У меня нет выбора – я мать Эсме. У вас выбор есть.

– Вы так говорите, как будто мне было легко.

Либби фыркает:

– Это еще даже не цветочки! Представляете себе, сколько будет сложностей? Сколько боли? Это будет невыносимо. Может, даже по-настоящему опасно для Эсме. Она ребенок все-таки. Вы должны об этом помнить.

– Как я могу забыть? – Я плотнее закутываюсь в пальто. – И обещаю, что никуда не уйду. Не могу я потерять Эми дважды.

– Надеюсь… – пожимает плечами Либби.

– Но если боитесь, что я вас подведу, зачем вообще ее ко мне привели?

Либби поднимает голову и смотрит в небо. Ее глаза наполняются слезами.

– Потому что моя ласковая милая девочка стала превращаться в кого-то незнакомого. Вместо малышки, которая обнимала меня, пускала пузыри в ванне, хихикала перед телевизором и жевала бутерброды с рыбными палочками… Вместо здоровенькой, умной и прилежной ученицы… – Она вытирает глаза. – Я вдруг получаю нервную барышню, которая заявляет мне – и всем подряд, – что у нее есть другая мама, которая любит ее больше, чем я. То девочка на уроке ни с того ни с сего заливается слезами, то на перемене долбит ногой в стену, пока пальцы не собьет до синяков и крови. У нее вдруг начинаются жуткие припадки, после которых она рассказывает бог знает что, а потом обижается, что я ей не верю. – Женщина достает из кармана платок и сморкается. – И сквозь это все пробиваются черты моей прежней дочери. Той, что без капризов ела равиоли и любила Леди Гагу. Той, что помогала мне пылесосить и мыть посуду и позволяла прижиматься к ней, когда мы вместе смотрели «Кори». – Она резко поднимает взгляд и смотрит мне в глаза. – Вот поэтому я и привезла ее сюда. Чтобы попытаться все выяснить и, может быть, хоть как-то сделать ее счастливее.

Я медленно киваю. Хочу взять Либби за руку, но сдерживаюсь – она же наверняка ее отдернет.

– Извините, я ничего не знала. То есть… откуда мне было знать?

– Ну, так теперь узнали. Из первых рук. Все смятение, вся мука, что вы наверняка пережили за эту ночь, – все это только начало. Вы должны знать, на что подписываетесь, прежде чем я скажу Эсме, что вы поверили ей.

Я моргаю, не веря своим ушам:

– Хотите сказать, она до сих пор не знает?

– Именно.

Рука, которую я минуту назад готова была протянуть Либби, сжимается в кулак. Как она смела ничего не говорить девочке? Но я тут же понимаю: мать поступает так, как, на ее взгляд, будет лучше для ее ребенка. Так, как я сама поступила бы на ее месте. Да, может, для Эсме и правда лучше думать, что я не верю ей, – я ведь и сама еще точно не знаю, верю или нет.

– Не хочу давать ей надежду, пока не буду на сто процентов уверена, что вы понимаете, с чем имеете дело, – твердо говорит Либби. – Как я уже сказала, можете передумать и уйти. У меня такой роскоши нет. – Она наклоняется ко мне. – Мне немало времени понадобилось на то, чтобы это хоть как-то уложилось в голове. У вас на это был всего один день, насколько я знаю. Как же вы можете быть уверены, что не выдаете мечты за действительность?

Я невольно начинаю смеяться:

– О таком я точно не мечтала.

– Правда? Разве это для вас не второй шанс? Мучительный, невероятный – да, конечно, но лучше, чем никакого!

– Нет, – качаю я головой, – не лучше, если нет чувства, что все настоящее. Вот тут, понимаете? – Моя ладонь замирает над сердцем, но не касается груди. – Пусть я давно уже не мать, инстинкты остались.

Либби откидывается назад и выдыхает струю ледяного воздуха.

– Так что же изменилось? – спрашивает она.

– Хотите, чтобы я рассказала?

– Нет. Я хочу, чтобы вы убедили меня.