Теперь я понимаю, что не чувствовала по-настоящему присутствия Эми с той минуты, как появилась Эсме. Я закрывала на это глаза. Мешало желание верить в лучшее, растерянность, надежда, тоска – и страх. Я слишком увлеклась фактами, деталями и тяжелыми воспоминаниями и не услышала тихий голос инстинкта.

Эсме – всего лишь скорлупа, скрывающая правду, а скорлупу, даже самую твердую, можно проломить. Я не стану бить по ней молотком. Я сделаю это осторожно, так, что она и не заметит. Можно ведь проколоть яйцо булавкой и потихоньку высосать желток.

Когда репетиция заканчивается, большинство девочек уходят вместе. За некоторыми приходят матери, но они просто стоят в дверях и дымят сигаретами. А потом так быстро исчезают, что я не успеваю ни с кем поговорить. Миссис Фробишер не до меня – она выключает свет и запирает двери.

– Тебе понравилось? – спрашивает Эсме.

Лоб у нее мокрый от пота.

– Ты замечательно танцевала, – говорю я и даю ей платок вытереть лицо. – Не терпится увидеть спектакль. Чувствуешь себя хорошо?

– Да, спасибо. Только есть ужасно хочется. Надеюсь, мама приготовила что-нибудь вкусненькое на обед.

– Может, по дороге чипсов купим.

Едва мы сворачиваем за угол, я жалею о решении зайти в магазин. Возле него стоят и курят Билли Гибсон и еще пара мальчишек. Билли толкает приятелей локтями, они хохочут.

– Смотри-ка, кто идет, – говорит он, выдыхая клубы дыма. – Леди Гага и леди Фу-Ты-Ну-Ты.

– Пошел ты!

– Эсме! Пожалуйста, – прошу я. – Не обращай внимания.

Билли заливается хохотом.

– Да-да, пожа-а-алуйста, Эсме, – кривляется он, стараясь говорить с надменными аристократическими интонациями.

– Как же ты меня затрахал, Билли Гибсон! – кричит Эсме.

– Эсме! – Я кладу руку ей на плечо, но она ее сбрасывает.

– Много ты понимаешь в настоящем трахе, а, Эсме? – ухмыляется Билли.

Я открываю дверь магазина.

Предлагаю девочке, чтобы не торопясь выбирала что хочет. Надеюсь, к тому времени, как мы выйдем, мальчишки уберутся. Но вот мы выходим, а они тут как тут.

Эсме проходит мимо. Билли Гибсон гыгыкает и высовывает язык – будто лижет воображаемый леденец.

– Леди Гага! Леди Фу-Ты-Ну-Ты! Лесме!

Я кладу руку Эсме на плечо и увожу девочку, пока она не кинулась на обидчика. Щеки у нее раскраснелись, кулаки сжаты. Она показывает Билли средний палец. Билли хохочет.

– Что, упражняешься? – Его палец дергается вверх. – Леди Фу-Ты-Ну-Ты!

Я иду дальше, не решаясь оглянуться и посмотреть, не увязались ли они за нами. Только повернув за угол, бросаю взгляд назад.

Билли Гибсон показывает мне розовый слюнявый язык. Что-то кричит, но победные возгласы из-за двери букмекерской конторы и грохот неисправной выхлопной трубы автомобиля заглушают его слова.

Не уверена, но мне показалось, что последним из этих слов было «Генри».

В воскресенье утром я выбираюсь из дома, чтобы купить газету. По крайней мере, так говорю Либби. Сама хозяйка их обычно не покупает, – по ее словам, это пустая трата денег. Или чернуха какая-нибудь, или сплетни из жизни так называемых звезд. Вот сплетни-то мне и нужны – только не газетные.

Билли Гибсон сидит курит на том же месте, где я видела его вчера, но на этот раз в одиночестве. Увидев меня, он ухмыляется и выпускает в мою сторону клубы дыма.

Я вытаскиваю из кармана двадцатидолларовую бумажку. У парня округляются глаза.

– Я тебе не мальчик по вызову. А если бы и был, так не стал бы связываться со всякими старыми бабками.

– Ты мне даром не нужен. Мне нужна информация.

Мальчик подозрительно щурится:

– Насчет чего?

– Насчет Генри Кэмпбелла Блэка.

Он подходит и протягивает руку:

– Ты из социальной службы или еще откуда? Из полиции?

– Нет, конечно.

Он хватает меня за руку, вырывает деньги и отскакивает в сторону.

– Ничего я не скажу, – скалится он. – Эх ты, леди Фу-Ты-Ну-Ты! Нефиг на улице деньгами трясти! Профукала двадцатку! – Дразнит меня, помахивая купюрой в воздухе. – Но спасибо. Так легко мне деньги еще не доставались. И плевать, что это называется грабежом.

Грубиян щелчком кидает в меня окурок, хохочет, когда я стряхиваю его, и убегает.