Шрифт:
– Это не «нелепая», это «женщина».
– Наверное, так. Знаешь, иногда я думаю, что ты абсолютно отвратительна, а иногда на меня нисходит озарение, что это не вполне твоя вина.
– И чем же я отвратительна? – заинтересованно спросила Хлоя.
– Например, много лжешь.
– Женщин приучают лгать. Едва они начинают взрослеть, девочкам внушают не говорить о себе откровенно. Об этом ты не подумал.
– Я же сказал, у меня была мысль, что это не вполне твоя вина.
– Назови мне хотя бы одну мою ложь.
Барнаби рассмеялся.
– Ну уж нет. Не дождешься.
– Чего не дождусь, дорогой?
– Два года назад на Новый год, или что там это было, ты задала мне тот же вопрос, и я как дурак попался на удочку.
– Кто победил?
– Ты, конечно. Я назвал себе шесть безупречных примеров, а ты попросту все их повторила снова.
– Ну вот видишь.
– Да уж вижу. Пристыженный, раздавленный, абсолютно правый и извиняющийся изо всех сил. Не выйдет, красотка.
– Это было в «Кинто», – лениво протянула Хлоя. – Первый раз, когда мы туда ходили. Да, как раз приблизительно два года назад.
– Дорогая моя, ты и вправду помнишь?
– На тебе был галстук, который я велела никогда больше не надевать. Ты его с тех пор надевал?
– Это были цвета моей школьной команды.
– Пора бы тебе их перерасти, голубчик. Я ведь школьный костюм для физкультуры не ношу.
– Золотко, ты сама прекрасно знаешь, что физкультурной формы у тебя никогда не было. В свой первый день в школе ты послала за директрисой и сказала ей, что решила отменить физкультурную форму и что на ленч тоже не появишься, потому что учитель рисования ведет тебя в «Метрополь».
Хлоя рассмеялась.
– Что завтра поделываешь, голубчик?
– Могу сказать, что меня просили сделать.
– Что?
– Поехать в Уимблдон.
– Разве ты не едешь?
– Нет.
– Почему, дорогой? Мы могли бы помахать друг другу…
– Я в тот момент этого не знал. Я думал, у меня есть занятие получше.
– О! – Хлоя помолчала. – Она очень милая?
– С ней довольно весело. Она мне нравится.
– Так же, как я?
– В десять раз больше.
Хлоя счастливо рассмеялась.
– Кто она?
– Не скажу. Ты же не хотела говорить, кто такой Томми, пока я шесть раз не спросил.
– Кто она, кто она, кто она, кто она, кто она. Сколько раз?
– Пять.
– Так кто эта чертова женщина? Шесть.
– Жена нашего главного редактора.
– Ах, милый, не стоит заводить романы с замужними женщинами.
– Я и не завожу. Я завел роман с одной незамужней.
– Какой ты милый! Она в тебя влюблена?
Барнаби рассмеялся.
– Конечно, нет.
– Даже не знаю почему. Я вот влюблена.
– Но опять же ты очень умная женщина.
– А она нет?
– У меня стандарты довольно высокие, дорогая. Она очень даже ничего. Не будь на свете Хлои, я, вероятно, мог бы сделать вид, будто в нее влюблен.
– Так ты любишь только меня, дорогой?
– Да.
– Я люблю только тебя.
– Благослови тебя Бог, красотка, – сказал Барнаби, не веря, что это правда.
Она вдруг встала.
– Мне пора спать.
– И мне тоже.
Он неохотно встал. Вечер окончен. С самого начала это мгновение не выходило у него из головы, мгновение, когда все окончено.
– Тебе незачем пока уходить, дорогой. Оставайся, смешай себе еще коктейль, а я выйду и пожелаю тебе спокойной ночи, когда разденусь.
Сердце стучало у него в горле. С трудом его проглотив, он сказал:
– Ладно.
Налив в стакан содовой, он выпил. Вот если бы время остановилось, сейчас, навсегда…
– Дорогой! – позвала она.
– Да?
Она подразумевала: «Ты тут? Ты готов для меня? Ты готов уйти?» Она вошла.
Она скользнула ему в объятия, крепко прижалась к нему, он ее целовал, она ушла.
– Спокойной ночи, самый любимый! – крикнула она из-за двери.
– Спокойной ночи, красотка, – попытался сказать он.
Потом он очутился на улице. И шли дни, и наступил понедельник. И он все еще чувствовал, как ее тело прижимается к его, пока составлял планы для свода знаний под названием «Проссерская энциклопедия».
2
Но с названием все еще не определились, и в этом подвешенном состоянии энциклопедии предстояло оставаться до следующей недели. А тогда Стейнер послал за Рашем.