Михаил Юрьевич глядел на него и ничего не мог понять.

– Какого удовлетворения? Ты с ума сошел или Мартынов взбесился?

– Прошу оставить этот неуместный тон. Майор Мартынов избрал меня своим секундантом.

Поэт еще раз глянул на Глебова с полным недоумением. Глебов был подчеркнуто холоден. Все это не походило на шутку.

– Стало быть, ты серьезно явился с вызовом? – медленно сказал Лермонтов, все еще не веря собственным ушам.

– Могу ли я передать, что вызов принят?

– Конечно…

Михаил Юрьевич помнил, как вчера в разговоре на улице петушился Господин Кинжал. Но, казалось, то было обычное его фанфаронство. Оказывается, Мартышка всерьез набивается на дуэль. Какая муха его укусила? А может быть, Глебов либо не протрезвился со вчерашнего вечера, либо сызнова пьян?.. Ему хотелось подойти к Глебову и хорошенько его тряхнуть. Но корнет, едва присев, снова поднялся, считая свою миссию оконченной.

– Можешь передать, – сказал Лермонтов, – что я готов дать господину Мартынову любое удовлетворение. Но стрелять в Мартышку не буду: слишком много чести!

– Прошу назвать своих секундантов…

Корнет Глебов до конца выдержал официальный тон и вскоре покинул флигель поэта.

Едва заслышав голос возвращающегося сожителя, Николай Соломонович, все это время шагавший по комнате, непринужденно присел к столу. Глебов подробно изложил ему свой разговор с Лермонтовым.

– Говорил он, между прочим, – вспомнил в заключение корнет, – что на дуэль готов, а стрелять в тебя не будет… – Глебов замялся и счел за лучшее не передавать мотивировку поэта.

– Надеюсь, ты не продолжал разговора на эту тему?

– Само собой… – Глебов, выполнив поручение, теперь казался несколько смущенным. – Право же, Николай Соломонович, не нравится мне вся эта затея. Куда бы лучше покончить дело миром да произвести салют дюжиной шампанского.

– Миром? – переспросил Мартынов. – А потом господин Лермонтов сызнова начнет свои всем надоевшие шуточки? Слуга покорный!

– Однако ж до вчерашнего дня ты сам не высказывал никакого недовольства… – Глебов, не отличавшийся остротою мысли, видимо, был в нерешительности. – Как благородный человек и офицер, – продолжал он, – я выполнил твою просьбу, разумеется, не отказываюсь от секундантства, но думаю, что теперь, после вызова, примирение не умалит твоей чести.

– Ты плохо знаешь Лермонтова, – спокойно объяснил Мартынов, хотя заметно было, что рассуждения корнета начинают его раздражать. – С Лермонтовым не может быть никакого примирения… Если я до сих пор терпел, то – сам можешь убедиться – мое терпение он использовал для новой своей назойливости. Но всему приходит конец. Я лучше тебя знаю: примирение он сочтет малодушием с моей стороны и сделает поводом для новых нападок. Нет, примирение исключено. Советую тебе к этому не возвращаться. А условия дуэли, которых я потребую, покажут этому шутнику, что я шутить не намерен…

Николай Соломонович вздохнул с облегчением, когда отделался от собственного секунданта.

А дело уже шло своим чередом. Секунданты совещались. Корнет Глебов и князь Васильчиков, избранные Мартыновым, Столыпин и князь Трубецкой, уполномоченные Лермонтовым, оказались в нелегком положении. Все было нелепо в этой неожиданно вспыхнувшей истории. Из присутствовавших на вечеринке у Верзилиных никто не заметил столкновения. Никто не знал подлинных слов Лермонтова, приведших к дуэли. Никто не знал сущности разговора, состоявшегося между противниками после ухода от Верзилиных.

Мартынов твердил одно:

– Я оскорблен не шутками господина Лермонтова, ибо они не задевали моей чести, а отказом прекратить эти шутки.

Лермонтов, приняв вызов, заявил, что он предоставляет секундантам полную свободу действий и готов принять любые условия. Едва уладив вопрос о секундантах, поэт ускакал на своем Черкесе.

Секунданты совещались. Они не могли не понимать, что ссора, после которой прозвучало роковое слово «удовлетворение», перестает быть пустяковой. А позиция, занятая Мартыновым, была, очевидно, уязвима: если шутки Лермонтова, как он сам говорил, не были оскорбительны для его чести, то и отказ прекратить эти шутки также не мог оскорбить честь Мартынова. Но как ни слабы были доводы Николая Соломоновича, они являлись для него единственно возможными. Признай он шутки Лермонтова оскорбительными для своей чести, каждый секундант мог бы спросить: почему же он терпел эти оскорбления так долго? Стало быть, либо шутки действительно никак не затрагивали чести отставного майора Мартынова, либо, столь долго мирившись с ними, он, безусловно, потерял право на удовлетворение.

Короче говоря, Мартынов противоречил сам себе. Но не мог же он объяснить, что замышляет выстрел, эхо которого должно докатиться до Зимнего дворца! Если же поручик Лермонтов, столь превозносимый почитателями, станет участником банальной офицерской стычки, тем лучше окажется задуманная ловушка.

Секунданты все еще совещались. На них легла огромная ответственность. Они отвечали собственной честью за правильное проведение поединка.

Существовали специальные дуэльные кодексы, которые строго регламентировали каждый шаг участников дуэли. Правда, во всех просвещенных государствах поединок приравнивался законом к уголовному преступлению. Но в тех же самых государствах беспрепятственно выходили в свет дуэльные кодексы, в которых восхвалялись и утверждались «рыцарские» обычаи дуэли.