Шрифт:
Над Машуком собирались тучи. Чувствовалось приближение грозы.
Вскоре противники и секунданты встретились на небольшой площадке, отделенной от дороги густым кустарником. Никто не решался приступить к делу. Перекидывались незначащими фразами. Глебов подчеркнуто громко рассказывал Трубецкому о предстоящем голицынском бале.
Князь Васильчиков наблюдал за Мартыновым и размышлял. Оказавшись нежданно-негаданно участником этой истории, Александр Илларионович больше всего настаивал на быстроте действий. Гораздо легче замести следы дуэли, чем тянуть приготовления к ней на глазах у всего Пятигорска, изнывающего от праздного любопытства.
Судьба отставного майора Мартынова нисколько не интересовала князя. По его глубокому убеждению, Мартынов принадлежал к тем людям, которые, раз споткнувшись, не оставляют свету даже имени. Иное дело – Лермонтов. Александра Илларионовича искренне удивляло отношение к нему в Пятигорске. В нем видели опального офицера, неутомимого выдумщика увеселений и радушного хозяина. Словно бы поэт, неотразимо действующий на умы и смущающий общественное спокойствие, не имеет никакого отношения к этому поручику. Против кого же восстал Мартынов? Сколько ни наблюдал за ним князь, отставной майор хорохорился, по-видимому, из-за своей оскорбленной чести. Но Александр Илларионович, человек образованный, начитанный и искушенный, не мог уподобиться кавказскому майору. Поэзия Лермонтова представлялась князю Васильчикову столь же непримиримой и язвительной, как и сам автор.
«Не Мартынов, так другой. Столкновение совершенно неизбежно, – подумал Александр Илларионович. – А главное – скорее кончить!»
Он вынул часы и, держа их в руке, подошел к Столыпину.
Вечерело. Лохматые тучи опустились совсем низко, закутав вершину Машука. Прогрохотал первый гром. Гроза быстро приближалась.
– Алексей Аркадьевич… – начал Васильчиков.
Все выжидательно посмотрели на Столыпина. Лермонтов стоял, равнодушно выбирая из фуражки спелые черешни.
Столыпину, признанному арбитру чести, должно было принадлежать первое слово. А он все медлил, словно непременно хотел дослушать рассказ Глебова о чудесах, задуманных на балу в городском саду. Но и Глебов исчерпал запас известий.
– Хоть мы и не удостоились приглашения Голицына, – заключил он, – но непременно явимся в сад, в пику князю. – Беспечный корнет поднял голову и обвел глазами горизонт. – Надо торопиться, господа, если хотим уйти сухими…
И все еще медлил арбитр чести. Пожалуй, ему не хватало сегодня обычного спокойствия. Алексей Аркадьевич корил себя за то, что допустил нарушение всех правил дуэли. Надо же было поддаться проклятой спешке!.. То вдруг вспомнилась ему петербургская дуэль Лермонтова и возня, которую подняли жандармы. Он сам едва выскочил тогда из их цепких рук. Как же не торопиться теперь, чтобы спрятать в воду все концы…
– Алексей Аркадьевич, – повторяет Васильчиков, дивясь нераспорядительности Столыпина, – мы напрасно теряем время.
– Кончим – и едем пить шампанское! – вмешивается Трубецкой. Он заметно нервничает, словно ждет погони из Пятигорска.
– Именно шампанское! – вторит ему корнет Глебов.
А гром грохочет совсем близко. Полыхнула молния. Воздух так раскален, что становится трудно дышать.
– Господа! – Столыпин сделал несколько шагов по направлению к противникам.
Лермонтов по-прежнему был занят черешнями. Мартынов едва повернул голову.
– Господа! – повторил Алексей Аркадьевич и утер влажный лоб. – Теперь, когда вы проявили полное мужество и готовность с оружием в руках…
Мартынов нахмурился. Михаил Юрьевич взглянул на секунданта, пряча сочувственную улыбку. Положение Столыпина было действительно трудным. Противники никак не отзывались на его призыв. А ведь на примирение возлагал Столыпин все свои надежды.
«Помирить, во что бы то ни стало помирить их!» – почти с отчаянием подумал он и продолжал:
– Мы, секунданты, готовы засвидетельствовать ваше безупречное и взыскательное отношение к защите чести. – Столыпин поглядел на угрюмое, непреклонное выражение лица Мартынова и закончил неуверенно: – Мы предлагаем, господа, считать недоразумение исчерпанным и подать друг другу руки…
Мартынов отвернулся. Никто не ответил.
Столыпин стоял в совершенной растерянности. Остальные секунданты не вмешивались. Наступило тяжелое молчание. Алексей Аркадьевич никак не мог решиться на роковые слова, приглашающие противников к барьеру. Кровавые условия боя, принятые секундантами без попыток их смягчить, условия, которым, казалось, никогда не суждено было осуществиться, теперь предстали как неотвратимая беда.
Но и сейчас еще мог бы отказаться от участия в преступной дуэли Алексей Аркадьевич Столыпин.
– Господа секунданты, – вмешался князь Васильчиков, – ввиду явного отказа противников от примирения нам надлежит приступить к исполнению возложенных на нас обязанностей.
Все будто ждали этих слов. Быстро отмерили барьер в десять шагов и еще по десять шагов в обе стороны от барьера для схождения противников.
Приготовления совершались деловито и быстро. Грозовые тучи уже висели над головами. Противники встали на свои места. Им подали дальнобойные пистолеты. По условию каждый из дуэлянтов после команды мог стрелять с места или приближаясь к барьеру.