– Пока тьма не объяла нас после отхода оного светильника, идем гулять, Наташа. Только, чур, пойдем далеко-далеко…

Наташа и работа. Работа и Наташа. Иногда он выходил, усталый, из кабинета и спрашивал у жены:

– Что ты знаешь о Гераклите? А между тем этот древний философ был материалистом и, если хочешь, основателем истинной диалектики. Послушай, как поэтична и величественна его главная мысль: мир, единый из всего, не создан никем из богов и никем из людей, а был, есть и будет вечно живым огнем, закономерно воспламеняющимся и закономерно угасающим. Мир – это извечная борьба бытия и небытия. Недаром и произнес Гераклит свое гениальное: «Все течет!»

Так опять вступила Наталья Александровна Герцен на необъятное поле философии, и хоть называл Герцен новые имена, заглядывал в далекие века, Наташа нисколько не удивлялась. Не первый раз философия становилась спутницей их жизни. Вслед за Гераклитом перед ней явился Анаксагор.

– А софисты! – вдруг объявил Герцен, найдя Наташу в саду. – Они оклеветаны и не поняты. Что за роскошь в их диалектике! Какая беспощадность! Сократ и Платон отреклись от них по праву, потому что повели мысль к более глубокому сознанию. А порицатели софистов, ничего в их учении не уразумевшие, и доселе только повторяют плоские обвинения, достойные их собственной узости и ограниченности. Учиться надо у софистов великому искусству диалектики. Их мысль бесстрашно сокрушала общепринятое и казнила мнимое.

Они опять шли рука об руку, и как-то раз, когда Герцен говорил уже об Аристотеле, Наташа сказала, улыбаясь:

– Каждый раз, когда ты говоришь о философии, мне хочется задать тебе старый вопрос. Угадай, какой?

– Никакой философ не сумеет угадать твоих вопросов.

– Неужели ты не помнишь, что я часто задавала тебе очень житейский, очень простой вопрос: что будет с Любонькой и Круциферским?

– А! Роман? – Герцен отвлекся от Аристотеля. – Но ты же знаешь, что я еще из Москвы отправил рукопись Краевскому. Уж теперь-то они непременно поженятся. Коли будет Краевский печатать, напишу продолжение.

– И философия не помешает?

– Не только не помешает, но окажет великую помощь. Без философской идеи нет и не будет проку искусству. Разумеется, я имею в виду не нашу казенную словесность, хотя и у нее тоже есть своя философия: самодержавие, православие, народность и, разумеется, мзда за усердие.

– А я очень хорошо помню, как некий автор, бросивший работу над романом, сурово отвечал своей единственной читательнице: «Роман подождет – философия меня никуда от себя не отпускает». – Наташа, смеясь, покачала головой. – Мир прошлому! – объявила она.

– И благословение грядущему! – продолжал Герцен, памятуя Наташину надпись в альбоме.

Продолжению разговора помешал Сашка, с криком устремившийся к родителям.

– Ну что ты кричишь каким-то рыбо-птичьим голосом? – обратился к нему отец. – Ты, раскаявшийся славянофил и несостоявшийся естествоиспытатель, где ты слышал рыбо-птичий голос? – Александр Иванович ласково обнял сына. – Признаюсь, Шушка, я и сам такой диковины не слышал. А тебе, чую, нужен новый сачок или ловушка? Ну что ж, давай обратимся к изучению природы. Хватит мне только писать о ней. Иначе тоже, пожалуй, рыбо-птичьим голосом заговорю. Философу тот голос никак не гож.

Смеясь, Александр Иванович взял сына за руку.

– Я пойду сама, – отвечал Сашка.

При почтенном своем шестилетнем возрасте он редко позволял себе вольности в обращении с грамматикой. Но если ставили ему в упрек такую вольность, Сашка резонно отвечал:

– А почему мама так говорит?

Плохо ли, в самом деле, если сын хочет следовать материнскому примеру?

Когда мужчины удалились, Наталья Александровна пошла в дом, к Тате.

Вот и другая Наташа явилась на свет, с такими большими глазами, с таким чудесным отцовским лбом.

Мать пытливо смотрит на Тату. Пусть больше будет похожа Тата на отца, чем на мать. Пусть никогда не повторит Тата ошибки матери, которая так долго жила горечью женской обиды, от всего удалясь.

А теперь жить стало так хорошо, что иногда становится и совестно и страшно. Нельзя раствориться только в семейном своем счастье. Общее, человеческое стучится со всех сторон. Пусть Тата с детства живет с открытыми глазами, пусть думает об общем. А в ее личном счастье пусть всегда живет беспокойная мысль о людях.

Еще только начиналась дачная жизнь в Соколове, как заявился гость из Петербурга – Николай Алексеевич Некрасов. С огромным интересом приглядывался к нему Герцен. Быстро, но прочно вошел в литературу этот молодой человек. Имя его уже стоит на обложке двух сборников «Физиология Петербурга». С горячностью рекомендует его Герцену Белинский.

Николай Алексеевич привез короб известий о Белинском, о новых замыслах, которые вынашивает он вместе с Некрасовым.

– Какие люди растут, – сказал после отъезда петербургского гостя Герцен Наташе, – удивительные люди! Кстати, возникла у меня новая мысль: если не станет печатать мой роман Краевский, отдам его в альманах Белинскому. У них с Некрасовым такие замыслы!