Пожалуй, читатели «Отечественных записок» так и не заметили беды, приключившейся с Белинским. Издатель же журнала, аккуратно получавший от него статьи и рецензии, почувствовал даже некоторое освобождение от надоевшей опеки. Краевский стал подыскивать вполне приличных авторов для журнала. Но стоило встать на ноги Белинскому, Андрей Александрович снова услышал знакомый голос:

– Этакая дрянь лезет в «Отечественные записки»!

Белинский писал очередную статью о Пушкине. Надо было готовить обзор литературы за оканчивающийся 1845 год. Да если бы только журнальные дела были на руках!

Уже три года прошло с тех пор, как умер Алексей Кольцов, но если и вспоминают о Кольцове в благонамеренных журналах, то только для того, чтобы презрительно назвать его прасолом, вздумавшим сесть не в свои сани. Кто же, как не Виссарион Белинский, скажет правду о поэте-самородке?

«Кольцов родился для поэзии, которую он создал, – писал критик. – Он был сыном народа в полном значении этого слова».

Белинский создает биографию поэта, впервые публикует его письма.

…Когда выдавался редкий у петербургской осени день без дождя, Виссарион Григорьевич выходил с женой для недальней прогулки – и кашлял. Возвращался домой – душил новый приступ сухого, надрывного кашля.

Дожди вскоре прекратили даже эти короткие прогулки. Слава богу, стало больше времени для работы. Если Марья Васильевна старалась отвлечь его от рукописи, Виссарион Григорьевич отвечал ей:

– Если я не буду работать, как тогда будем жить?

Что могла ответить Мари?

Он отсылал жену и брался за перо. А то пойдет к дочери. Мать и тетка стоят на страже у колыбели. Поглядит на них счастливый отец и зальется долгим смехом: растет, вопреки всем страхам, ненаглядная дочь, Олюшка-собачка. Вот ведь какую несуразную ласку придумал для дочери несуразный человек!

В Петербурге не было никого из друзей. Все еще с лета разъехались в разные стороны. И тревожится Виссарион Григорьевич. Задуман новый литературный сборник, который намного превзойдет «Физиологию Петербурга». Цензура уже разрешила к печати «Бедных людей». А автор застрял в Ревеле, у родных. Тургенев дал повесть «Три портрета» и поэму в стихах «Помещик». Очень хорошо! Но сам упорхнул за границу.

– Италомания, сиречь итальянобесие! – иронически улыбается Виссарион Григорьевич. – Но, сдается, у этой неожиданно разгоревшейся страсти все то же имя: Полина Виардо. Вот и вытащи теперь Тургенева из Парижа!

Рукописи для будущего сборника прибывают. Даже Иван Иванович Панаев дал любопытную картинку нравов – «Парижские увеселения».

– А коли заподозрят читатели, что автор «увеселений» сам немало погрешил в парижских притонах? – допытывался, прочтя очерк, Белинский.

– Представьте, – отвечал Панаев, – Языков мне покоя не дает: с читателей, мол, и рассказанного хватит, а ты напиши особое продолжение для избранных друзей. «Поезжай, отвечаю, сам в Париж, а я, коли хочешь, услужу тебе кое-какими адресами». Да бог с ним, с Языковым! Я, Виссарион Григорьевич, к увеселениям контрасты представил. Обратите внимание на эти страницы.

Панаев описывал камеру исправительной полиции. Судят женщину. Отчаяние и голод привели ее к столкновению с законом: преступление ее состоит в том, что она просила милостыню. Парижский блузник берет на поруки и мать и дитя, хотя скуден его достаток для пропитания даже собственного семейства.

– Надо было мне поближе присмотреться в Париже к этим блузникам, которых именуют ныне пролетариатом, да как-то руки не дошли, – заключил Иван Иванович.

Он уехал с Авдотьей Яковлевной в Москву, а оттуда – в казанскую вотчину.

Пусть бы Иван Иванович Панаев развлекался после Парижа в Тетюшах, сменив французских лореток на отечественных пейзанок. Но вслед за Панаевым отправился в Москву Некрасов. Непростительное легкомыслие! «Давно бы пора ему вернуться», – размышлял Виссарион Григорьевич.

Но первым вернулся из странствий Достоевский.

– А, душа бессмертная! – Белинский страшно ему обрадовался. – Что новенького привезли?

Федор Михайлович был бодр и полон замыслов. Нет, не праздно провел он время в Ревеле. Начата новая повесть. Только трудно рассказать ее содержание. Живет в Петербурге ничем не примечательный чиновник, скажем, господин Голядкин. Ну, и случаются с ним всякие приключения. Правда, caм Голядкин, если признаться, плохо дается в руки автору. Однако Федор Михайлович надеется скоро закончить повесть.

– А мы еще раньше почитаем, коли найдутся готовые главы, – не терпится Белинскому.

И пошли у них разговоры изо дня в день, благо не мешал никто из посетителей. Теперь не упустил возможности Виссарион Григорьевич наставить на путь истины «душу бессмертную». Достоевский только бледнел от волнения, но результат превзошел все ожидания. Может быть, Федор Михайлович и не вникал толком в суть социализма и еще меньше вслушивался в слова Белинского о том, что только революция может к социализму привести, но весь горел при мысли об избавлении человечества от извечных страданий.