– Зачем нам Никитенко? – горячился Панаев, когда снова встретился с Некрасовым. – Почему Никитенко? Мастер он делать гоголь-моголь из каждой мысли, а других достоинств в нем, извините, Николай Алексеевич, не вижу!

– Я бы с большим удовольствием предложил в редакторы Белинского, – спокойно отвечал Некрасов, – но думаю, что Плетнева хватил бы удар, раньше чем он успел бы подписать соглашение с нами.

– Кандидатуру Никитенко разрешите принять тоже за шутку, – Панаев все больше кипятился, – только вряд ли поймут эту шутку наши будущие подписчики!

– Я вовсе не шучу, Иван Иванович! Лучше журнал с Никитенко, чем остаться без журнала.

– Вы рассуждаете так, будто Никитенко только и ждет нашего приглашения. Да он за семь верст учует, чем пахнет для благомыслящего мужа даже формальное соприкосновение с нами!

– А Плетнев? – спросил Некрасов. – Как видите, твердыня пала без штурма. Неприступные ворота открыты золотым ключом. Предложим Никитенко тысяч пять, если не запросит больше.

– Откуда мы наберем такие тысячи? Еще не началось дело, а вы готовы платить направо и налево.

– Надо рисковать, Иван Иванович. Дельный журнал оправдывает все расходы… Журнал! – повторил Некрасов. – Да я и во сне и наяву вижу, каков будет наш «Современник»! Если бы вы знали, что я пережил за месяц канители с Плетневым!

Они подошли к дому на Фонтанке, в котором оба жили.

– Куда вы? – удивился Иван Иванович, видя, что Некрасов не собирается входить в подъезд.

– Мне нужно побыть одному. Буду бродить по улицам и повторять: «Современник» наш!»

– А вдруг сорвется?

– Скорее Нева потечет вспять! – Некрасов быстро пошел по набережной.

Иван Иванович вернулся к себе. Авдотьи Яковлевны дома не оказалось. С тех пор как Панаевы вернулись из Казани, так бывало часто. Авдотья Яковлевна приехала в Петербург похудевшая, почти больная, измученная тайной, которую она так и не решалась раскрыть мужу. Ее смятение, неожиданные слезы, лепет, обрывающийся на полуслове, ее отчуждение многое могли бы объяснить Ивану Ивановичу. Ах эти непостижимые женские нервы!.. Впрочем, сколько ни возвращался Иван Иванович к этой утешительной мысли, прежнего спокойствия не было.

– Я ничего не могу, – призналась Авдотья Яковлевна Некрасову в первую же встречу и горько плакала от сознания своей женской беспомощности.

Напрасно Некрасов говорил ей о невозможности жить в ложном для всех положении, напрасно говорил об унизительной роли, на которую обрекает она и себя и его.

– Неужели ты хочешь, – спрашивал он, – чтобы мне бросили упрек в том, что, деля с Панаевым общие труды, я краду чувства его жены? Если ты не хочешь подумать обо мне, подумай о себе: какой грязью будут в тебя бросать!

– Нам обоим не избежать клеветы. Видишь, как трудно тебе со мной, а будет еще труднее…

Он вырвал наконец ее согласие самому объясниться с Панаевым.

В избранный час, когда Авдотья Яковлевна уехала из дома, Некрасов пришел к Панаеву. Он едва находил нужные слова. Иван Иванович слушал молча, не глядя на собеседника. Некрасову стало еще труднее, когда Иван Иванович вдруг сник, а губы его неожиданно перекосила жалкая улыбка.

– Я, кажется, облегчу вам тяжкую задачу, – сказал торопливо Панаев, – если скажу, что я кое о чем догадывался. Впрочем, стоит ли об этом говорить?

А сам говорил и говорил. Может быть, и в этот трудный час хотел спастись привычной рисовкой. Но и рисовка не помогла. Это было тем заметнее, чем торопливее говорил Иван Иванович. А говорил он и о свободе чувств, которую всегда уважал, и о праве каждого на счастье, и о том, что каждый волен строить его по собственному разумению.

Некрасов вытер влажный лоб: слава богу, самое тяжелое было позади… Но как-то странны были речи Ивана Ивановича. Казалось, что он рассматривает, вопрос независимо от того, что произошло в его собственной жизни. Только беспощадно теребил холеные усы, завивке которых уделял обычно так много заботы.

В конце концов Панаев поставил и Авдотье Яковлевне и Некрасову единственное условие: ему бы хотелось жить вместе, под одной крышей. Ему будет легче, если происшедшее не вызовет внешних перемен.

Как было отказать человеку, остававшемуся в одиночестве, который никого ни в чем ее упрекал?

Панаевы заняли квартиру на Фонтанке. Здесь же были отведены комнаты Некрасову.

Для постороннего глаза ничто не изменилось. Когда у Ивана Ивановича собирались гости, Авдотья Яковлевна играла роль хозяйки дома. У Некрасова дома по-прежнему не было. Авдотья Яковлевна была все-таки гостьей в его комнатах. Но стоило собраться им всем, каждый изнемогал от невыносимой тяжести. Слава богу, Иван Иванович выезжал чаще, чем когда-нибудь.