А Белинский видел перед собой Гоголя и к нему обращался:

– И такая Ваша книга могла быть результатом высокого духовного просветления? Не может быть! Или Вы больны и Вам надо спешить лечиться, или – не смею досказать моей мысли…

Виссарион Григорьевич отложил рукопись.

– Был слух, – сказал он, – что Гоголь впал в душевную болезнь. Да ведь как такую болезнь понимать? В моем письме я об этом тоже говорю: у нас коли постигнет человека, даже порядочного, болезнь, известная у врачей-психиатров под именем religiosa mania{ Религиозная мания (лат.).}, он тотчас же подкурит земному богу больше, чем небесному. Бестия наш брат русский человек!

Белинский посмотрел на Анненкова, словно ожидая ответа.

– Выходит, мания, да с умом? За что же тут щадить? – Он снова поглядел на Анненкова, словно ждал, что Павел Васильевич развеет какие-то очень глубокие, не до конца отброшенные его сомнения. – Но что же делать? – заключил, помолчав, Виссарион Григорьевич. – Надо всеми мерами спасать людей от взбесившегося человека, будь то хоть сам Гоголь.

Чтение письма продолжалось.

– Вы сильно ошибаетесь, – читал Белинский, словно в самом деле разговаривал с автором «Переписки», – если думаете, что Ваша книга пала не от дурного направления, а от резкости истин, будто бы высказанных Вами всем и каждому.

Белинский задавал вопрос: разве в «Ревизоре» и «Мертвых душах» были сказаны с меньшей истиной и талантом менее горькие правды? Но «Мертвые души» от этого не пали, а «Переписка» позорно провалилась.

– И публика тут права. – Голос Белинского был горяч, даже дыхание стало, кажется, свободно. – Она видит в русских писателях своих единственных вождей, защитников и спасителей от мрака самодержавия, православия и народности и потому, всегда готовая простить писателю плохую книгу, никогда не простит ему зловредной книги. Это показывает, сколько лежит в нашем обществе, хотя еще и в зародыше, свежего, здорового чутья; и это же показывает, что у него есть будущность. Если Вы любите Россию, порадуйтесь вместе со мною падению Вашей книги!

Белинский взял последний лист письма:

– Тут дело идет не о моей или Вашей личности, а о предмете, который гораздо выше не только меня, но даже и Вас: тут дело идет об истине, о русском обществе, о России. И вот мое последнее заключительное слово: если Вы имели несчастье с гордым смирением отречься от Ваших истинно великих произведений, то теперь Вам должно с искренним смирением отречься от последней Вашей книги и тяжкий грех ее издания в свет искупить новыми творениями, которые напомнили бы Ваши прежние.

Под письмом стояла дата: «15 июля 1847 года. Зальцбрунн».

Анненков заговорил о впечатлении, которое произведет письмо на Гоголя.

– Вы, Виссарион Григорьевич, не только опровергаете его мнения, вы беспощадно обнажаете пустоту всех его нынешних идеалов, с защитой которых он так неловко выступил. Как вынесет Гоголь это страшное бичевание?

– Я никогда не смогу оскорбить его так, как он оскорбил мою веру в него. – Хоть и был утомлен Белинский чтением письма, слова эти произнес твердо, только чувствовалась в них глубокая душевная боль.

Письмо пошло к Гоголю. Белинский снял копию для себя. Бережно уложил в чемодан «Мертвые души».

В тот же день русские путешественники с удовольствием покинули постылый Зальцбрунн.

В Париж ехали с остановками, которых требовало ухудшившееся здоровье Белинского. В Дрездене получили новые известия из Франции, огорчившие Виссариона Григорьевича.

– Черт знает, что мне за счастье! – говорил он. – В Питере я только и слышал о шайке наших генералов, грабивших солдат, а в Париже, кажется, только и придется слышать о воре Тесте и других ворах-министрах.

Делом французского министра Теста, приговоренного к трем годам тюрьмы за стотысячную взятку, занимались газеты всей Европы.

– О Франция, Франция! – сетовал Белинский. – Земля позора и унижения! Только ленивый не бьет тебя по щекам!

Белинский чтил великую культуру Франции, ее революционное прошлое, но он не приходил в умиление от европейских порядков только потому, что они европейские. Он не ждал ничего доброго от встречи с Францией, которой управлял король Луи-Филипп, ставленник алчной буржуазии.

Едва путешественники добрались до Парижа, едва устроились в гостинице, Белинский стал торопить Анненкова:

– К Герцену! Нет мочи ждать!

Ворох французских и европейских новостей обрушился на Белинского. Герцены расспрашивали гостя о здоровье, дружно хвалили его посвежевший вид и с подозрительной поспешностью возвращались к рассказам о Париже и о Франции.

– Ты о министре Тесте слышал, конечно? – спрашивал Александр Иванович. – В этом же грязном деле замешан и бывший военный министр. Но все это цветочки. Правящая страной буржуазия несет смерть и растление всему, к чему она прикасается… Я задумал цикл статей для «Современника». Надо показать русским читателям, что представляет собой теперешняя Франция. Пора отучить от идолопоклонства наших европейцев.