Они пришли за ним на закате. Когда они перерезали веревки, Тунгата застонал от притока свежей крови в опухшие ладони и упал на колени. Ноги отказывались держать тело. Его волоком утащили в камеру.

В камере ничего не было, кроме параши в углу и двух мисок в центре затоптанного земляного пола. В одной миске была вода, не больше пинты, во второй – горсть засохшей кукурузной каши. Каша была пересолена. Завтра он дорого заплатит нестерпимой жаждой, но следовало есть, чтобы сохранить силы.

Он выпил половину воды, оставив другую на утро, и вытянулся на голом полу. В камере было нестерпимо жарко от раскаленной железной крыши, но он знал, что к утру будет трястись от холода. Болел каждый сустав, голова гудела от солнца и нестерпимого блеска стены, казалось, она вот-вот лопнет, как перезревший плод баобаба.

В темноте дрались над мертвыми телами стаи гиен. Их крики и смех, подчеркиваемые хрустом костей в мощных челюстях, казалось, исходили из самого ада.

Тунгата, несмотря ни на что, спал и проснулся на рассвете от криков и топота ног. Он быстро допил воду, чтобы поддержать себя, и присел над парашей. Вчера тело едва не подвело его, он не мог допустить повторения такого стыда сегодня.

Дверь с треском распахнулась.

– Выходи, собака! Вылезай из вонючей конуры.

Они привели его к стене, у которой уже стояли трое матабелов. Он почему-то отметил про себя, что стена снова была чисто побелена. Они крайне добросовестно выполняли именно эту работу. Он остановился в двух футах от чистой белой поверхности и приготовился к очередному полному страданий дню.

Троих заключенных расстреляли в полдень. На этот раз Тунгата не мог петь. Пытался, но горло и губы не подчинялись ему. Ближе к вечеру у него потемнело в глазах, и темноту рассекали яркие вспышки ослепительного до боли света. Каждый раз, когда у него подгибались колени и он падал вперед, боль в связанных за спиной руках приводила его в сознание.

Жажда была нестерпимой.

Приступы забытья становились все чаще и продолжались дольше. Даже боль в руках уже не могла привести его в чувство полностью. Очнулся он, услышав слова:

– Мой дорогой друг. Все это мне в высшей степени неприятно.

Голос Питера Фунгаберы прогнал прочь темноту и придал ему силы. Он выпрямился, поднял голову и попытался убрать пелену с глаз. Он смотрел на Питера Фунгаберу и обретал силу от ненависти. Он лелеял ненависть, как возвращающую жизнь силу.

Питер Фунгабера был в полевой форме и берете. В правой руке он держал свой стек. Рядом с ним стоял белый мужчина, которого Тунгата никогда раньше не видел, высокий, худой и старый. Его череп был чисто выбрит, кожа испещрена рубцами, а взгляд странно бледных голубых глаз показался Тунгате отталкивающим и пугающим, как взгляд кобры. Он наблюдал за Тунгатой с клиническим интересом, лишенным жалости или других человеческих чувств.

– Сожалею, что ты видишь товарища министра Зебива не в лучшем состоянии. Он сильно похудел, но только не в этом месте.

Концом стека Питер Фунгабера приподнял тяжелый половой орган Тунгаты.

– Тебе приходилось видеть такое? – спросил он, мастерски используя стек как палочки для еды.

Привязанный к столбу Тунгата не мог отстраниться или прикрыться. Это бесцеремонное рассматривание его половых органов было крайним унижением.

– Вполне хватит на троих обычных мужчин, – заметил Питер Фунгабера с притворным восхищением. Тунгата молча смотрел на него испепеляющим взглядом.

Русский нетерпеливо махнул рукой, и Питер кивнул.

– Ты прав, мы теряем время.

Он посмотрел на часы и повернулся к стоявшему рядом капитану.

– Доставьте заключенного в форт.

Тунгату пришлось нести.

Кабинет Питера Фунгаберы в блокгаузе на центральном каменистом холме был обставлен по-спартански, но земляной пол был чисто подметен и смочен водой. Он и русский расположились за складным столом, служившим письменным. У стены, напротив стола, стояла деревянная скамья.

Охранники посадили на скамью Тунгату. Он оттолкнул их руки и выпрямился, свирепо глядя на своих мучителей. Питер отдал приказ, охранник принес серое тонкое одеяло и набросил его на плечи Тунгаты. Еще один приказ, и капитан принес поднос, на котором стояли два стакана, бутылка водки, бутылка виски, ведерко со льдом и графин с водой.

Тунгата не смотрел на воду. Использовав все самообладание, он не сводил глаз с лица Питера Фунгаберы.

– Так будет более цивилизованно, – сказал Питер Фунгабера. – Товарищ министр Зебив не говорит на языке шона, он знает только примитивный диалект синдебеле, поэтому мы будем разговаривать на понятном всем английском языке.

Он налил в стаканы водки и виски и добавил лед. Услышав его позвякивание в стаканах, Тунгата поморщился, но продолжал смотреть прямо в глаза Питеру Фунгабере.

– Нашу встречу можно назвать брифингом, – пояснил Питер. – Наш гость, – он указал на пожилого белого мужчину, – изучает историю Африки. Он прочел и запомнил все когда-либо написанное об этой стране. Вы, дорогой Тунгата, являетесь отпрыском дома Кумало, этих вождей разбойников матабелов, которые более сотни лет грабили и терроризировали законных владельцев этой земли, а именно машонов. Таким образом, вы оба можете знать кое-что из того, что я собираюсь вам сообщить. Если так, прошу вашего снисхождения. – Он сделал глоток виски.