Позже эту детскую миграцию начали считать разновидностью рабства и угрозой общественному порядку, хотя эффективно работающие законы против нее появились только в 1870-х годах. Но для народа это была строго организованная, уважаемая и необходимая работа. В провинции Дофине, в тех деревнях, где земли и средств к существованию было мало, многие семьи отдавали своих детей внаем работодателям, а те платили родителям от 50 до 80 франков в год. Мальчики должны были сами явиться в тот город, куда были наняты, – Париж, Лион или Марсель, иногда Турин или Милан. В Париже они направлялись в грязную и бедную часть Латинского квартала вокруг площади Мобер или на улицу Герен-Руссо возле ворот Сен-Дени. Там им давали постель и учили искусству просить милостыню. На следующее утро они группами по трое или четверо выходили на улицы с сурками и чашками для сбора подаяний. Так они жили следующие три года или шесть лет – в зависимости от того, на какой срок заключили договор родители. Если, вернувшись ночью в свое общежитие, они приносили меньше чем 1 франк, им ничего не давали, но с суммы больше франка они получали комиссионные от 10 до 20 процентов. Каждый день им, согласно договору, давали уроки чтения и катехизиса. Парижане из среднего класса хорошо знали об этих условиях и считали нормальным помогать малышам из самых дальних уголков Франции, пока рабочие-иммигранты не стали предметом политических споров.

Савойские трубочисты жили несколько в иных условиях. Придя в город, они разбивались на группы по деревням. У жителей каждой деревни в столице были свои общая спальня и общая столовая. Аскетического вида дом на какой-нибудь парижской улице мог казаться частью Парижа, а на самом деле был савойской колонией, которой управлял савойский учитель трубочистов. Этот учитель мог также продавать горшки и сковороды и следить за мальчиками, когда они шли по городу, выкрикивая: «Haut en bas!» («Сверху вниз!»). Если мальчик крал деньги или плохо вел себя, его наказывали так, как полагалось по савойским обычаям. Мальчиков, убегавших в глухие закоулки, всегда находили: трубочисты знали Париж так же хорошо, как любой полицейский, и лучше многих парижан. В тяжелых случаях виновного изгоняли из общины.

Мальчик, подвергнутый этому «изгнанию во время ссылки», мог найти работу, если становился со своими наколенниками и скребком в толпу безработных сорванцов у ворот Сен-Дени и на улице Бас-дю-Рампар, там, где позже возникла площадь Оперы. Если ему везло, его могло взять на воспитание какое-нибудь благотворительное общество и обучить какой-нибудь профессии. Если не везло, какой-нибудь сутенер мог обучить его мужской проституции, одеть подходящим образом, и он становился одним из сотен «petits j'esus» («мальчиков по вызову»), которые работали на Елисейских Полях и в других местах на окраинах Парижа.

Если трубочист не погибал от удушья, не заболевал болезнью легких, не становился слепым и ни разу не падал с крыши, он мог однажды стать печником и начать работать самостоятельно. Почти все трубочисты возвращались домой, чтобы жениться. Они никогда не порывали связь со своей родиной. Вылезая из трубы на крышу парижского многоквартирного дома, савойский трубочист всегда видел с нее Альпы.

Отряды жнецов и армии детей составляют около 15 процентов от примерно полумиллиона людей, передвигавшихся по Франции. Эти группы мигрантов концентрировались на сравнительно небольших пространствах и жили совместно. Другие «движущиеся» люди, например упомянутые в армейском учебнике странствующие торговцы и контрабандисты, охватывали более обширные территории и двигались по лабиринту дорог, как сок по дереву.

До 1870-х годов тысячи colporteurs (странствующих торговцев) покидали горные деревни, неся на спине корзины емкостью 100 фунтов или сундуки из соснового дерева. Сзади была привязана палка, чтобы торговец мог отдыхать, не снимая свою ношу. Внутри были меньшие корзины, каждая с одним из товаров, а сверху все это было накрыто запасной одеждой. Разумеется, вес был главной проблемой. Корзины странствующих торговцев были шедеврами упаковочного мастерства. В 1841 году у одного из них в корзине было 9800 булавок, 6084 катушки, 3888 пуговиц, 3 тысячи иголок, 36 наперстков, 36 гребней, 24 отреза шелка, 18 табакерок, 96 стальных перьев и карандашей, 200 гусиных перьев, 40 ножниц и еще большой выбор коклюшек, записных книжек, подвязок и брусков мыла. Другими популярными вещами были безделушки религиозного характера, лекарства из трав, любые изделия из шелка, а также альпийские растения и их семена – когда их начали приобретать увлекающиеся ботаникой туристы. В 1788 году странствующий торговец из нижней Нормандии умер в Лонгпоне, в области Перш. Перед смертью он оставил свой сундук на хранение местному священнику. Этот сундук был размером 3 фута на полтора, к нему были приделаны кожаные ремни для спины. Сундук имел семь отделений и семь выдвижных ящиков, в которых лежали 82 вещи 41 разновидности (два ящика были пусты). В числе этих вещей были цепочки для часов, ножницы, печати, серьги, очки, бритвы, ножи, ленты, перчатки, чулки и долговая расписка на серебряные часы.

Некоторые из самых прибыльных товаров не весили ничего. Так, считалось, что горцы умеют колдовать, и торговцы, уходившие с товаром на большие расстояния, извлекали выгоду из этой веры. Заклинание могло звучать очень убедительно, если его произнести на странном непонятном диалекте. Некоторые странствующие торговцы оказывали медицинские и ветеринарные услуги. Торговцы прокалывали уши, вырывали зубы и предсказывали будущее. Даже после 1756 года, когда закон запретил кастрировать мальчиков, странствующие торговцы из Беарна делали это в Испании по просьбе родителей, которые надеялись устроить сына в хор того или иного собора. На обратном пути торговцы, идущие от Сантьяго-де-Компостела в сторону Рокамадура и Ле-Пюи-ан-Веле, могли выдавать себя за паломников и, прося милостыню то в одном, то в другом монастыре, дойти так до самого дома.

Странствующие торговцы из Оверни были специалистами по обману. Они могли раз за разом продавать целый сезон всего один отрез ткани. Делалось это так. Продавая ткань, торговец обещал покупателю, что завтра придет портной и бесплатно сошьет из нее одежду. Портной приходил, снимал с покупателя мерку, забирал ткань – и больше не возвращался. Правда, у нечестного продавца была одна трудность: ему нужно было обходить гораздо большую территорию по сравнению с торговцем, заслужившим доверие клиентов.

Одна форма обмана, получившая название «la pique», была крупной отраслью народной экономики. Сочувствующий деревенский священник ставил свою подпись под письмом, где было сказано, что податель письма перенес ужасные бедствия и нуждается в помощи: его ферма сгорела, скотина больна, жена находится при смерти и кто-то украл все их деньги. Тот, кто писал это письмо, получал долю доходов подателя. Очевидно, лучшими составителями этих жалобных писем были старые женщины. После ареста двух странствующих торговцев, которые таким путем выманивали у людей деньги, один священник добровольно признался на допросе, что подписал фальшивый документ. Даже если содержание письма было ложью, бедность была настоящая, и человек, который собирался пройти сотни миль, чтобы заработать себе на жизнь используя чужое сочувствие, по крайней мере экономил этим запасы своей деревни.