В войске Лукулла молодой Сципион Эмилиан, несомненно, пользовался большим влиянием, чем то обычно подобало легату, но ведь благодаря ему у Лукулла оказалось достаточное число офицеров. Его поведение нельзя рассматривать как дружеский поступок по отношению к консулу — когда он изъявил согласие отправиться в Испанию, вопрос о распределении провинций не был еще решен (Polyb., XXXV, 4, 9), их намерения совершенно не совпадали (в случае с Каукой см.: Арр. Iber., 89, 386; см. намек в рассказе об осаде Палантии 55, 231). Напротив, Сципион руководствовался стремлением обрести славу благодаря собственному мужеству и сознанием долга перед отечеством (Polyb., XXXV, 4, 8 и 12; ср.: XXXI, 29). Вряд ли будет слишком смелым предположить, что отношения между консулом и легатом не были близкими (возможно, что изложение Аппиана здесь в значительной степени восходит к Полибию). Возможно, отчасти именно этим можно объяснить отсутствие Сципиона во время первой фазы кампании Лукулла. Лукулл отправил своего легата в Африку, а в это время консул совершал в Испании поступки, которые, как оказалось позднее, Сципион не одобрял [94] . Напрашивается мысль, что Лукулл, давая поручение Сципиону, хотел таким образом на длительное время избавиться от неудобного подчиненного. Сципион должен был получить у нумидийского царя Массиниссы слонов и вспомогательные войска для кельтиберской войны Лукулла. Поскольку он не слишком поздно вновь оказался в Испании, не исключено, что легат направился в Африку непосредственно из Рима. Отчасти поручение, данное Сципиону, обусловливалось тем обстоятельством, что благодаря приемному деду, Сципиону Африканскому Старшему, ему была обеспечена хорошая встреча у Массиниссы (Val. Max., V, 2, ext. 4; напрашивается параллель между его поездкой и посещением Сифакса старшим Сципионом: Liv., XXXVIII, 17, 11—18). Поэтому его миссия закончилась вполне успешно. Сципион прибыл столь удачно, что смог стать свидетелем крупного сражения между Массиниссой и карфагенянами. По просьбе карфагенян он попытался выступить в качестве посредника — правда, безуспешно (Арр. Lib., 72, 327—329). Массинисса, несмотря на войну с карфагенянами, дал ему слонов и вспомогательные отряды — видимо, опять всадников, — о которых тот просил [95] . Об их участии в боевых действиях в Испании мы на этот раз, однако, ничего не слышим (но в 141 и 134 гг. их использовали вновь).

Между тем Лукулл начал самовольные операции против ваккеев, не имея ни правового обоснования, ни санкции сената (Арр. Iber., 51, 215; 59, 247 [96] ; согласно 55, 232 даже «вопреки воле римлян», но сие лишь вариант выражения). Как носитель империя, он уже в силу одного этого имел право вести военные действия против народов, с которыми римляне не состояли в правовых отношениях {125} . [97] Согласие сената с последующими действиями соответствующего должностного лица больше зависело от его auctoritas, чем от его компетентности. Первым городом ваккеев, к которому подошел Лукулл, была Каука {126} , нынешняя Кока в провинции Сеговия между реками Эресма и Вольтойя. На площади 7 га могло обитать 5000— 10 000 жителей. На вопрос ваккеев о причинах войны Лукулл утверждал, будто хочет лишь оказать помощь карпетанам [98] , терпящим урон от нападений ваккеев. Римское войско разбило лагерь перед городом, жители же Кауки укрылись за стенами (Арр. Iber., 51, 216). Еще когда римляне приближались сюда, видимо, часть боеспособного мужского населения округи, а также многие женщины и дети бежали в город [99] , другие же, очевидно, укрылись в труднодоступной местности (как, несомненно, и в 134 г.: Арр. Iber., 89, 386).

Положение римлян имело свои минусы. Им приходилось отправляться из их лагеря перед городом за дровами для костров и фуражом для лошадей, неся при этом ощутимый урон от нападений со стороны местных жителей [100] . Римляне потеряли много людей убитыми и, преследуемые врагами, были вынуждены отступить в лагерь (Арр. Iber., 51, 216). Когда же они вступили с жителями Кауки в правильное сражение, испанцы стали одолевать их и отступили лишь после того, как у них кончились стрелы. Во время отхода римляне нанесли удар, и в результате образовавшейся у ворот давки каукийцы понесли большие потери — 3000 из них остались на поле боя (51, 217). На следующий день к Лукуллу явились старейшины общины и спросили об условиях мира. Римский военачальник потребовал, помимо заложников, 100 талантов серебра. Кроме того, каукийцы должны были предоставить римлянам всадников для несения военной службы (52, 218). Когда требования Лукулла были выполнены, он заявил, что испанцы должны принять в свой город гарнизон. Они согласились и на это. Каукийцы и не подозревали, что у Лукулла на уме. Тот же сразу направил 2000 отборных солдат на городские стены, а затем повел остальное войско в город. По сигналу трубы началось истребление боеспособных мужчин. Жители совершенно ничего не подозревали, и хорошо укрепленный город оказался в руках римлян (52, 219). Каукийцы проклинали врагов за их вероломство и призывали богов в свидетели этого злодеяния; «имя римлян было покрыто позором» (52, 220). Лишь немногие смогли спастись через дальние ворота {127} . [101] Завершилось все это разграблением города (Loc. cit.). Неясной, однако, остается судьба находившихся в римском лагере всадников из Кауки.

В свете дальнейших действий римлян трудно объяснить и само требование о предоставлении конницы. Если Лукулл уже тогда планировал поступить с городом так, как поступил, то можно рассматривать это требование как предупредительную меру, призванную оставить Кауку без защиты. Не исключено также, что Лукулл решил устроить резню лишь после немедленного выполнения его первых требований. Когда же после ужасных событий в Кауке использовать эти вспомогательные войска стало невозможно, не исключено, что всадники разделили судьбу своих сограждан. Не сообщается, были ли проданы в рабство уцелевшие жители, однако это вероятно [102] . Можно ли считать, что происшедшее укладывается в рамки deditio и потому оправданно по римским понятиям? {128} Учитывая, что в другом месте образ действий Лукулла был однозначно оценен как нарушение договора (Арр. Iber., 89, 386), на этот вопрос нужно ответить отрицательно.

При дальнейшем продвижении по землям ваккеев Лукулл пожинал плоды своего поведения в Кауке: обычно население покидало жилища на равнине и уходило частью в укрепленные города, частью в недоступные горные местности. То имущество, которое нельзя было унести, они сжигали, чтобы оно не могло попасть в руки Лукулла (Арр. Iber., 52, 221). Лукулл, в свою очередь, также разорял все вокруг. Пока тот шел к Интеркатии, значительная часть его пути вела через покинутые края (53, 222). Интеркатия лежала в местности близ Виль-яльпандо на границе между нынешними провинциями Само-ра и Вальядолид, примерно в 120 км от Кауки {129} . [103] О соотношении сил обеих сторон судить трудно. В Интеркатии должны были собраться более 20 000 пеших и 2000 конных испанских воинов (Loc. cit.). В отношении римлян можно предполагать, что Лукулл не начал бы осаду, если бы не обладал численным перевесом (да и сами осажденные не приняли боя: 53, 223). Подкрепление извне показывает, что в Интеркатии учитывали возможность римского наступления, а ответ, который они позднее дали Лукуллу, свидетельствует об их информированности о предшествующих событиях. Лукулл оказался настолько неразумным, что в Интеркатии, как и в Кауке, предложил заключить договор. На это жители, попрекая его событиями в Кауке, насмешливо спросили, такой ли договор он предлагает, какой заключил с этим городом {130} . [104] В результате переговоры закончились, и Лукулл подверг опустошению окрестности Интеркатии, полностью блокировал город своими войсками и начал подводить к его стенам насыпи {131} . [105] Тем самым он сделал невозможным для Интеркатии проникновение пытавшихся пробиться туда провиантских отрядов (54, 226; точное время появления римлян определить правильно в Интеркатии явно не смогли). Во время осадных работ часть войска Лукулл постоянно держал в боевой готовности, чтобы при необходимости отразить нападение обороняющихся. Однако те уклонялись от крупного сражения и завязывали лишь стычки с передовыми отрядами (53, 224). Осажденные расценивали свое положение не иначе как отчаянное. Один из их всадников все время выезжал на свободное пространство между городом и боевыми порядками римлян и вызывал любого из них на поединок. Среди тех долгое время не находилось никого, кто решился бы сразиться с ваккеем (Loc. cit.). Взвесив все за и против (Polyb., XXXV, 5, 1; fr. 6 BW), Сципион Эмилиан, о котором мы здесь слышим впервые, решился в конце концов на конный поединок [106] . Победа Сципиона (Polyb., XXXV, 5, 2; fr. 18 BW; Veil. Pat., I, 12, 4; App. Iber., 53, 225), доставшаяся ему явно нелегко, произвела исключительное впечатление на варваров и заметно подняла настроение у римлян (Арр. Iber., 54, 226). После этого, однако, стали обращать на себя внимание (особенно по ночам) высланные ранее из Интеркатии всадники, находившиеся за внешней линией римских осадных сооружений, что внушало большой страх римлянам, несомненно, опасавшимся попытки прорыва (Арр. Iber., 54, 226—227). Возможно, помощь ваккеям из Интеркатии оказывали соседние с ними кантабры {132} . [107] Очевидно, эти блуждающие конные шайки препятствовали снабжению римлян (как под Каукой и Палантией: Арр. Iber., 51, 216; 55, 231; голод под Интеркатией: 54, 229). Хотя римляне могли продолжать блокаду и успешно вести осадные работы, их положение ухудшилось из-за того, что среди воинов распространились болезни, вызванные непривычным питанием. К этому добавилось переутомление от караульной службы перед городом и на внешней стороне линии блокады, а также от продолжавшихся осадных работ (Арр. Iber., 54, 227). Но наконец им удалось пробить брешь в городской стене. Римляне тотчас ворвались в Интеркатию через образовавшийся пролом (Loc. cit.), и первым из них был Сципион, награжденный за это «стенным» венком (corona muralis) {133} . [108] Теперь, в бою в стенном проломе, испанцы показали все свое мужество, отбросили вторгшегося противника и загнали его в водный резервуар (засушливость страны играет значительную роль у Аппиана также в: 88, 385), явно в пределах городской стены (по Аппиану (54, 228) — «из-за незнания места»), где большинство из ворвавшихся погибло. Ночью обороняющимся удалось заделать брешь в стене (Loc. cit.). Несмотря на это, они, не зная о том, какие трудности испытывают римляне, проявили готовность заключить договор, к чему их, по-видимому, прежде всего принуждал голод. Однако мирная инициатива исходила, вероятно, от римской стороны, где голод свирепствовал не менее. Сципион, которому ваккеи доверяли, поскольку знали его как храброго воина (по аналогичной причине нумантинцы испытывали доверие к Тиберию Гракху: Plut. Tib. Gr., 5, 5), заключил соглашение, прекратившее вражду на мягких для Интеркатии условиях, которые, по-видимому, были плодом усилий Сципиона Эмилиана. Эти условия гласили, что ваккеи должны выдать 10 000 военных плащей и определенное количество скота (этот пункт трудно согласовать с упоминанием о голоде в городе), а также 50 заложников (Арр. Iber., 54, 229). Но золота и серебра, на которые был особенно падок Лукулл и ради которых он предпринял эту войну, римский командующий не получил. Как говорили, ни того, ни другого у интеркатийцев не было, да они и не слишком высоко их ставили {134} . [109]

Страсть полководца к деньгам побудила его к еще одной, последней операции римлян против ваккеев (Арр. Iber., 55, 231). Палантия, находившаяся в 80 км от Интеркатии, славилась выдающейся храбростью своих воинов. К тому же туда стеклось много людей [110] . Несмотря на это и на потери, которые понесли римляне (54, 227—229), Лукулл подступил со своим войском к городу и расположился там, хотя военный совет (consilium) отговаривал его от этого (55, 231). В конце концов, постоянные атаки палантийской конницы на провиантские отряды привели к тому, что нехватка продовольствия вынудила его решиться на отступление. Однако угроза от начавших преследование вражеских всадников была столь сильной, что войску пришлось двигаться, построившись в каре (таким же образом водил позднее свою армию Сципион: 86, 373). Лишь когда римляне достигли Дуэро, палантийцы оставили их и ночью ушли (55, 232; иначе говоря, только после 50 км преследования, т. е., как минимум, двух дневных переходов). Теперь наконец Лукулл мог, не опасаясь врагов, вести свое изрядно потрепанное войско в Турдетанию на зимние квартиры (55, 232; 59, 247). Обвинения в адрес Лукулла из-за совершенного им позднее не возымели в Риме действия {135} . [111] В 142 г. он посвятил Счастью (Felicitas) храм, что он поклялся сделать еще во время испанской кампании (Dio Cass., XXII, 76, 2; Strabo, VIII, 6, 23, p. 381; при этом он неподобающим образом воспользовался простодушием Луция Муммия).

Вместе с Лукуллом, расположившимся на зимние квартиры в Турдетании, мы вновь оказываемся в Дальней Испании. Прежде всего, надо рассказать о том, какие события произошли здесь в течение года. И в 151 г. в южную провинцию, как обычно, отправили претора. Все внимание в Риме в эту зиму было сосредоточено на обстановке в Кельтиберии. Новым претором был Сервий Сульпиций Гальба, человек выдающегося ораторского дарования (см.: Cic. Brut., 82){136}, впервые проявивший его после возвращения с Третьей Македонской войны (он участвовал в ней в качестве военного трибуна), когда подстрекал солдат против их командующего Луция Эмилия Павла, поскольку тот неудовлетворительно, с их точки зрения, разделил добычу (Liv., XLV, 35-39; Plut. Aem. Paul., 30-31). Вопрос о ней явно оказался в центре внимания в ходе войны.

В общем Гальба прибыл в Испанию вовремя, поскольку первые меры против вновь проявивших враждебность лузитан принял уже не его предшественник, Марк Атилий. Это было сделано новым претором. При этом он проявил такую удивительную энергию, что едва не добился успеха. По-видимому, подробные сообщения о подвергающихся вражеским атакам городах дошли до Гальбы в тот момент, когда он принял командование и уже проделал часть пути к театру военных действий. Как только Гальба узнал о том, где находятся враги в данный момент, он поднял войско и настиг противника после 24-часового марша, преодолев будто бы 500 стадиев (примерно 90 км). Естественно, этот марш сильно измотал армию, но, несмотря на это, военачальник построил солдат для сражения (Арр. Iber., 58, 244). Ему в самом деле удалось одолеть врага, но здесь сумасбродный Гальба перегнул палку, приказав преследовать разбитого противника [112] . Эта попытка оказалась настолько неудачной, что победа римлян превратилась в сокрушительное поражение: лузитаны, располагая, несмотря на серьезные потери, большими резервами, смогли собрать свои силы в кулак и перебили 7000 человек из преследовавшего их, но сильно утомленного войска Гальбы, а остатки обратили в бегство (58, 245). Гальба со всадниками смог бежать в Кармону (она, очевидно, находилась недалеко от места сражения), там же собрались и остатки его рассеявшегося войска (нынешняя Кармона находится восточнее Севильи, к югу от Бетиса) (58, 246; у Орозия без упоминания города — IV, 21, 3). 7000 погибших должны были составлять примерно половину его армии {137} . Вероятно, к этому времени он еще не успел получить подкрепление от туземных союзных общин. Во всяком случае поражение было столь тяжелым, что в этом году Гальба не рискнул более продолжать борьбу. Орозий (IV, 21, 3) применительно к этим событиям говорит о потере всего войска; в 48-й периохе Ливия сказано: «Претор Гальба неудачно сражался против лузитан» (Ser. Sulpicius Galba praetor male ad-versus Lusitanos pugnavit). Как место сражения, так и города, атакованные лузитанами, которые хотел защитить от них Гальба, находились к югу от Бетиса (возможно также и к югу от переправы через него). О судьбе этих городов мы ничего не знаем, поскольку в следующем году если не сам противник, то театр военных действий был другим. Возможно, они сумели отделаться от лузитан уплатой выкупа (Конисторгис, который, согласно Аппиану (Iber., 57, 239), лузитаны захватили в 153 г., в 151/150 г. уже находился в руках римлян: 58, 246). Во всяком случае, к началу зимы в землях турдетан врагов не было (такой вывод, как мне кажется, следует из Аппиана: 59, 247). Трудно себе представить, что Гальба, после того как он собрал 20 000 союзников (58, 246, скорее это общая численность его армии), ушел в другую часть провинции, оставив города беззащитными. Для зимовки он отправился со своим войском в город Конисторгис в землях кунеев (Loc. cit.). Это свидетельствовало о планах кампании на следующий год — Гальба явно намеревался нанести удар по родным краям лузитан, чтобы захватить их и тем самым защитить от вражеских набегов наиболее культурную часть провинции.